Call of Zion

Наша семья: мать Гильденберг (Прибыткина) Софья Борисовна 1900 г. рождения, я, младшая сестра Галя 1936 г., брат Борис 1941 г. остались на оккупированной немцами территории. В 1941 г. мне было 10 лет. Когда стали бомбить Смоленск, отец Гильденберг Моисей Семёнович отправил нас вместе с другими семьями артели инвалидов им. Ворошилова в деревню по Киевскому шоссе. Потом прислал нам записку, что уезжает проводником эшелона с беженцами и вернётся за нами. Но мы решили сами эвакуироваться и поехали на лошади с другими семьями в Смоленск. Приехав в Смоленск, мы успели переправиться через Днепр и зашли к знакомым отца. Вскоре услышали взрывы — это взорвали мосты через Днепр. Утром пошли в сторону Москвы. Дошли до станции Конец, и тут нас захватили немцы.
Мама знала, что немцы уничтожают евреев, и решила идти в Белоруссию на родину отца, надеясь на то, что не может быть, чтобы всех евреев уничтожали.
Мы шли вдоль шоссе Москва — Минск от деревни к деревне, просились на ночлег, люди впускали, кормили, иногда нас подвозили.
Так мы добрались до ст. Жодино, деревни Судобовка, родины отца. Зашли в первый дом, и мама стала осторожно расспрашивать о «наших знакомых» Гильденбергах. Ей сказали, что их буквально вчера увезли в Борисов и расстреляли. Тогда мама сказала кто мы. В этом доме мы переночевали, и здесь же мама бросила все наши документы в печь.

Мы снова пошли на Смоленщину, шли от деревни к деревне, лишь бы день прошёл. Так нас застала осень в 60 километрах от Смоленска. Очень заболела Галя, появились болячки гнойные над коленями и в изгибах рук, т.е. она уже не могла идти. Одежды у нас никакой не было, кто какую тряпку подаст, не было пелёнок, а брату было 5 месяцев. Так мы, скитаясь, добрели до деревни Сутоки. Нас пустили к себе Софья Романовна Чурилина с дочкой Любой восьми лет. Мы прожили у них зиму. Но пришла женщина из Смоленска и сказала, что мы евреи. Тогда Соня побоялась держать нас, и мы ушли. Нас пустили в хатку-баню, где жила юродивая женщина Солоха, её родственники Коштунковы. Солоха была такая страшная, что я, когда увидела её сидящей возле дома, убежала далеко-далеко, так я боялась её. А потом мы спали вместе с ней на одних полатях, она была совсем безобидная.

Для того чтобы в Сутоках нас впустили в дом, нам надо было иметь разрешение бургомистра. Им был бывший учитель из Рудни. Он дал разрешение и сказал: «Только ради детей».
Кто-то донёс немцам, что наша хозяйка имеет связь с партизанами. Ночью к нам постучал в окно парень, попросил хлеба, спросил, есть ли немцы в деревне. Мама сказала: «Есть».
— А семьи полицаев? — спросил он.
Мама знала, что партизаны преследуют полицаев, и она сказала, что семей полицаев в деревне нет.
Следующей ночью наш домик окружили немцы, ворвались в дом и стали повсюду искать. Конечно, ничего не нашли. Утром я пошла к соседям за углями, чтобы растопить печь, и вдруг в окно увидела, что домик снова окружён немцами. Я рвалась бежать туда, но Коштунковы меня не пускали.

Настали холода, и в хатке Солохи стало очень холодно. И тут к нам пришла молодая женщина Кабишева Евдокия Семёновна, взяла Борю на руки, Галю за руку и повела к себе. Потом пошла за мамой, она где-то шила у людей. Мама не могла поверить, что мы можем жить у Евдокии Семёновны, сказала, что если кто-то донесёт на нас, то она погибнет вместе с нами. Вот так мы познакомились с нашей спасительницей. Она с нами делилась картошкой и хлебом. До этого я целый год ходила собирать милостыню по окрестным деревням, пока мама не стала шить людям, за что давали какие-то продукты.
Рядом с домом тёти Дуни был дом её матери Паченковой Евдокии (отчество не знаю), там жили сестра тёти Дуни Вера 1926 г. рождения, которую позже угнали немцы в Германию, брат Семен 1927 г. рождения и младшая сестра Люба 1930 г. рождения. И вот вся эта семья, если бы нас кто-то выдал, была бы расстреляна. В деревне было 100 домов, все в деревне догадывались, что мы евреи, но никто нас не выдал. Наоборот, нам выделили кусочек земли около скотных дворов, т.е. удобренную землю, там с помощью крестьян (вспахивали лошадью) мы сажали картошку. Но мама не надеялась, что будем ее копать, т.к. была под вечным страхом смерти.

Сейчас я понимаю, как рисковали Евдокия Семёновна и её мать с детьми, если бы кто-то выдал нас. В уме не укладывается то бескорыстие, которое она проявила к нам. Ведь мы были раздеты и разуты, не было никаких ценностей у нас.
Евдокия Семёновна относилась к нам как к собственным детям (своих у неё не было). Она учила меня прясть, вязать, мыть полы. Она была родным человеком.
Когда немцы стали отступать, они стали угонять жителей деревень в Германию. Услыхав об этом, 6 семей с коровой, козой, конём ушли в лес, за болото. Они взяли нас с собой. Дорогу туда знали только местные жители. Там мы построили шалаш из веток ели. Мы боялись развести костёр, т.к. немцы были недалеко. Стоял октябрь месяц, было очень холодно. Люди, что были с нами, давали молоко для маленького брата, ему было 2 года.
Мать Дуни однажды пошла к деревне, посмотреть, что там делается. Вдруг бежит и кричит: «Прячьтесь, в лес идут каратели!» Все разбежались в разные стороны. Помню, как мы сидели на кочке всю ночь, дрожа от страха и холода. Нам мерещились волки, а это, оказывается, были гнилушки. Только начало светать, как мы услышали голос Дуни, которая ходила по лесу и искала нас.
Иногда парни, что были с нами, ночью ходили копать картошку около леса и делились с нами. В лесу мы прожили 2 недели.

3 ноября 1943 г. деревню освободили наши войска. В доме Дуни был госпиталь, а мы все вместе жили у её матери до 4 мая 1944 г. Потом возвратились в Смоленск. После войны мы несколько раз ездили к тёте Дуне в деревню. Она, как могла, помогала продуктами, т.к. в городе было голодно.
Потом Дуня с мужем уехали из Суток, мы поддерживали связь с её мамой и сестрой Верой.
Наша мама до самой своей смерти с великой благодарностью относилась к тёте Дуне.
Мама умерла в 1954 г. от болезни сердца. Переживания сказались на её здоровье.