Call of Zion

просмотров 22355

МЫ ВОЗРАЩАЕМСЯ ОПЯТЬ

    Хана

К чему у женщины любовь всего сильней?
У Ханы семь мальчишек, сыновей,
Семь капель крови, семь живых сердец,
Как бы гордился – был бы жив отец!

Погиб отец – что толку слезы лить.
Одной несладко сыновей растить.
Но что рыдать одной среди дорог?
Помогут люди – и поможет Бог.

Пусть трудно было – это все вчера.
Стояли друг за друга, как гора,
Учили Тору, вместе в поле шли
И младшего побаловать могли.

Соседи любовались, и порой,
Хвалили Хану - ты у нас герой.
Таких парней ты вырастить смогла!
А Хана в храм дары свои несла.

Но вот настал жестокий, трудный год.
Под гнетом греков изнывал народ.
Храм осквернен и оглашен указ –
Жестоко покарается отказ.

Пусть женщина в предел Святой войдет
и в жертву поросенка принесет.
Враги хохочут, льется кровь рекою.
Никто не согласится на такое.

Ворвались в дом, схватили сыновей –
Ну, мать, иди, спасай своих детей!
Ну что ты, мать, как истукан стоишь?
Ну, что же ты на помощь не бежишь?

Смотри, замучен будет он живьем,
А, может, в храм сейчас с тобой пойдем?
Ведь только стоит жертву принести,
Своих детей могла бы ты спасти!

А сын кричит – не бойся палачей,
и не сдавайся, мамочка, не смей,
превыше жизней наших Бог Отец,
Шма, Исраэль! Прими меня, Творец!

Безмолвный крик…измучена душа…
К себе прижала Хана малыша.
И только боль в распахнутых глазах
– прощай, сынок, до встречи в небесах!

Удар – и замолчал навек герой.
В руках у палача уже второй.
И снова сын глядит в глаза – прощай!..
Но Бога, мама, ты не предавай!

С героя кожа сорвана живьем,
И третий сын предстал пред палачом,
За ним четвертый, пятый и шестой…
«Шма, Исраэль! Прими нас, Боже Мой!»

Безумствует пред матерью палач,
А младший шепчет – мамочка, не плачь,
Ты поцелуй меня – я не боюсь…
Что мне сказать, когда к Творцу явлюсь?

Трепещет сердце, рвется к небу стон.
- Скажи, вовек прославлен будет Он.
Скажи, что, преклоняясь перед ним,
На смерть пошли мы с именем Святым,

Что, как давно когда-то Авраам,
Я сыновей на жертвенник отдам,
За свой народ, за Бога своего,
И что прошу о милости Его!

Скажи еще – услышь, Великий Бог,
Я совершила больше, чем пророк,
Он отдал Богу сына одного,
И вот – опять обрел живым его,

Я семерых любимых сыновей
Отдам на растерзанье палачей
Пусть это станет жертвой для Него,
За все грехи народа моего

Пусть стихнет гнев Всевышнего на нас,
Пусть даст спасенье в этот скорбный час…
Все это ты Святому передай…
Они идут! Прощай, сынок, прощай!

Пришел палач, от гнева чуть дыша,
Из рук у Ханы вырвал малыша.
- Ну, что, приносишь жертву или нет? –
Но только стон доносится в ответ.

Живым малыш разрублен на куски.
Черны от крови древние пески,
И только мать убить не удалось.
Само от горя сердце взорвалось…

И скорбный крик вознесся к небесам,
Господь, веди нас отомстить врагам!
И Бог пришел – повел своей рукой,
Благословенна женщина – герой…

***

(Нередко говорят: придите, расскажите нам о Холокосте, только что-нибудь нестрашное…)

Я не знаю, как писать о Холокосте,
Чтобы не было потом страшно.
Ведь взывают из земли кости,
И не чьи-нибудь они – наши…

Как в горящее взглянуть гетто,
Что б не вздрогнули от слез руки,
Эти дети навсегда – где-то…
А могли бы быть уже внуки…

Как с улыбкой показать печи
В распахнувшихся вратах ада?
Догорают в тишине свечи…
Лучше, молча, посидим рядом…

БАБИЙ ЯР
2 мая 2000 г.

Посвящается моему народу, и украинским подросткам, играющим в футбол под черным памятником Бабьего Яра.

«вот, я пошлю множество… охотников, И они погонят их со всякой горы, и совсякого холма, и из ущелий скал.»
(пророк Иеремия)

«Эй, эй, бегите из северной страны, - говорит Господь»
(пророк Захария)

Футбольный мяч летает по поляне.
Летает мяч. Не, что же, надо жить.
А там, совсем недалеко, под нами,
В безмолвьи жутком мой народ лежит.
Сто тысяч черепов в немом оскале
Взывают к нам уже десятки лет.
Сто тысяч жизней выстрелы прервали.
Сто тысяч душ потребуют ответ.
Я вижу эти призрачные лица.
Здесь все мои, знакомы имена,
Передо мной проходят вереницей,
И стонет, и рыдает тишина.
Здесь мой Давид с кудрями золотыми,
Избитый, окровавленный, немой,
Застывшие глаза моей Рахили,
Здесь Даниил – пророк, Иаков мой.
Здесь Дина – боль и гордость Симеона.
Теперь он защитить ее не мог.
Иуда, Левий и пророк Иона
Переплелись вокруг девичьих ног.
Здесь Суламита выбраться пыталась
Из-под пластов твердеющей земли.
Земля еще четыре дня «дышала»,
И стоны по окрестностям неслись.
Здесь Иисус, сто тысяч раз распятый –
Безмолвный, не замечен палачом,
С народом Божьим на штыки поднятый,
И крест Его, растоптанный на нем.
…………
Мальчишки на поляне мяч гоняют.
Они не видят этих мертвых глаз.
Они сегодня нас не замечают,
Сегодня им – пока что – не до нас.
Кто среди них тот будущий охотник,
Что нас погонит с северной земли?
Пока мы здесь. Мы живы. И сегодня
Мы в Бабий Яр тюльпаны принесли…

КАТОК

(сюжет взят из книги «Говорят узники фашизма» - рассказ об одной изощренной пытке, 
жертвами которой становились исключительно католические священники и евреи)

Деля друг с другом ужас тяжкий,
Собою заменив коней,
Запряжены в одну упряжку
Бредут священник и еврей.

За ними следом – не карета,
А неизбежный, словно рок,
Седого лагерного цвета
Большой асфальтовый каток.

И, подбоченясь лиховато,
Повозкой правит господин –
Один из извергов штрафбата
Убийца Эрнест Кранерин.

Забыты распри вековые
Перед лицом кошмарных дней.
За руки взявшись, чуть живые,
Бредут священник и еврей.

Упавший тянет за собою
Того, кто рядом запряжен,
За слабость – платим головою.
Катком раздавлен будет он.

Ценна ли жизнь теперь на свете?
Да лучше б смерть пришла скорей!
Но друг за друга вы в ответе,
Священник ты, или еврей.

Убийца жалости не знает,
Упряжка парная бредет,
И каждый – ближнего спасает,
И каждый смерть к себе зовет.

А тот, кто ночь прожить посмеет,
Кто не отправится к печам,
Оплачет друга, как сумеет,
В молитве к черным небесам.

МАМА

(посвящается Роману Левину, мальчику, спасшемуся от расстрела в Брестском гетто, который через много лет 
после войны нашел в архиве Брестской комендатуры фотографии своей погибшей матери)

Только в снах приходила она, мама.
Словно призрак, светила луна,
И в неясном проеме окна
Появлялась с улыбкой она, мама.

Этот день не забыть никогда, мама.
Как метель, закружилась беда,
И окрасилась кровью звезда,
Что над нами светила тогда, мама.

Я, сжимаясь от боли, смотрел, мама,
Как тебя повели на расстрел.
Как к тебе я прижаться хотел,
Но в живых я остаться посмел, мама!

Выстрел жизнь пополам разорвал, мама…
Я в слезах, задыхаясь, бежал,
Я безумно, беззвучно кричал,
Я в бессилье врагов проклинал, мама!

Как давно отзвучала война, мама.
Много раз приходила весна,
И тропинка уже не видна,
По которой ходила она, мама.

Я пошел по дорогам беды, мама.
Я искал дорогие следы.
Разбивая забвения льды,
Шел в сиянье вечерней звезды, мама.

Я увидел в архиве портрет…Мама?!!!
Странный, страшный военный привет…
Словно не было прожитых лет,
Я кричал, и не слышал ответ, - Мама!!!
…
И опять – из туманного сна – мама…
Словно призрак, крадется луна,
И в неясном проеме окна
В тишине улыбнется она, мама.

***

Я не знаю, откуда
Явилось ко мне это слово.
От деда, погибшего в пламени
Сталинских лагерей,
Или от духа,
От голоса Бога живого –
Избитое и растоптанное,
Странное слово – еврей.

Чтобы жили потомки
Без страха и слез от волненья,
Порожденного цепью
Антисемитских уз,
Наши прадеды в землю
Закапывали свое иудейство –
А теперь тот поляк,
Этот русский, а этот француз.

Как рыдали они,
Расставаясь с единственным Богом,
Ради призрачной жизни,
Предав завещанье отцов.
И шагали – НИКТО,
По растоптанным жизни дорогам,
Позабывшие Тору, закон и наследье
Пророческих слов.

Мы – потомки НИКТО.
Полукровками вечными жили.
Непонятные люди,
С непонятной, ничейной судьбой.
Но у дочки моей,
Русской дочки с глазами Рахили,
Есть мечта –
Возвратиться навеки к Сиону, домой.

Этот дом нас не ждет.
Столько дел
И ему мы чужие.
Мы и здесь не нужны.
Вечно ищем туманную цель.
Мы приходим к тебе.
Все молитвы и слезы ночные
Мы приносим сегодня тебе.
Отзовись, Исраэль!

***

Мой сын сказал однажды – Мама!
Ну, сколько можно крови литься?
К чему забытой жизни драма,
Когда вокруг живые лица?
Давно земля войну забыла,
И холокост ушел в забвенье.
А тут – как вскрытая могила –
Опять твое стихотворенье.

Других занятий не найдется?
К чему опять тревожить память?
-Тебе, сынок, простить придется
Своей неугомонной маме
Ее встревоженную душу,
Что память бережет чужую.

Я ваш покой сегодня рушу,
Я вас тревожу и волную,
Чтоб вы случайно не забылись,
Чтоб вы беспечно не уснули.
Чтоб в ваши спины не вонзились
Когда-то пущенные пули. 

***

Я, как и многие из нас,
живу тогда, как и сейчас.
Я, как и многие сейчас,
живу за них, живу за нас.
Шесть миллионов мертвых глаз
зовут меня – смотри за нас,
Шесть миллионов мертвых рук
зовут меня – «бери, мой друг!
Бери снега, бери цветы,
рисуй прекрасные мечты,
Черты любимые ласкай
и другу руку пожимай.
И ты живи в любви своей –
в шесть миллионов раз сильней.
В шесть миллионов больше сил потрать,
чтоб мир нас не забыл!»
И, принимая эту роль,
не заглушая в сердце боль,
В вечерней мирной тишине
мы загораемся в огне.
Сливаясь с памятью иной,
к печам за страшною стеной
Мы возвращаемся опять,
Чтоб вместе с Ними - умирать…