Тель-Авивский дневник

Call of Zion Главная О портале О проектах Контакты Новости из Израиля ВИДЕОАРХИВ События Наши друзья Карта сайта В данный момент на сайте: Пользователей 2436 Авторизация логин пароль Вы желаете за регистрироваться? Забыли пароль?
БЛОГИ на актуальные темы Как помочь Израилю История Израиля и Церкви Алия - возвращиние евреев в Израиль Еврейская культура и традиция Иудейско-христианский диалог Холокост Поездки в Израиль Журнал "Зов Сиона"

Мы рады приветствовать Вас!
Еврейская культура и традиция

Cон об исчезнувшем Иерусалиме

Cон об исчезнувшем Иерусалиме - рассказ

Я не хочу хоронить его улицы и переулки — узенькие, как веревки, на которых веками сушилось еврейское белье, — я развешиваю на них свою горечь и печаль; я не хочу хоронить его черепичные крыши, по которым кошки расхаживали, как ангелы, и ангелы — как кошки; я поднимаюсь на верхотуру и мурлыкаю о своей любви к этому небу, к этой луне, которая светила многим поколениям моих братьев и сестер; я не хочу хоронить его мостовые, где каждый булыжник подобен обломку Моисеевой скрижали — я вмуровываю в них свой...

читать

Книга "ИСХОД" Леон Юрис 10-14

Книга "ИСХОД" - Леон Юрис - главы 10,11,12,13,14

Аннотация В знаменитом романе известного американского писателя Леона Юриса рассказывается о возвращении на историческую родину евреев из разных стран, о создании государства Израиль. В центре повествования — история любви американской медсестры и борца за свободу Израиля, волею судеб оказавшихся в центре самых трагических событий XX века. «Исход» — история величайшего чуда нашего времени, не имеющего аналогов в истории человечества. Это рассказ о втором рождении народа, который был рассеян по миру два тысячелетия.

читать

Тель-Авивский дневник

Предлагаем вашему вниманию отрывок из книги «Четвертое измерение». Автор Виталий Яковлевич Миликовский – наш недавний репатриант из Черкесска.

В начале было слово

И гефен*, землю обретя,

готовясь дать благие всходы,

Пусть прорастет в своем народе

Хотя и много лет спустя.

*Гефен -- виноградная лоза (иврит)

В начале было слово.

И слово было из Тель-Авива. Звонил сын.

-- Ну как, надумал?

-- На следующей неделе еду в Пятигорск.

-- Почему на следующей?

-- Консул только двадцатого приезжает.

-- А... Ну, ладно. Хотя, если не хочешь... Короче, смотри сам.

-- Ну, мы ведь обо всем с тобой договорились. Паспорта уже готовы, нужна только виза.

-- Что, мать тоже едет?

-- Пока нет, только я. Грибным человеком. Ты ж понимаешь, жара. Мы то уже немолодые.

-- Ладно, дней через десять перезвоню.

Связь у нас односторонняя. Сын вот уже два месяца в Тель-Авиве. Планы, конечно, были поехать всей мишпахой-семьей. Пока не получается: квартира, работа, здоровье. Решили, сначала поеду я на примерку климата, условий, ну и всего остального.

... Небольшой офис на третьем этаже громадного серо-голубого почти небоскреба в Пятигорске. У входа меня проверяют на наличие или отсутствие чего-либо подозрительного двое в форме с автоматами.

-- Арсенал с собой не ношу -- пробую отшутиться я...

... В довольно просторной комнате за почти биллиардным по размеру письменным столом, напротив меня сидит консул серьезный, утомленный с мешками под глазами.

-- Какие документы вы привезли?

Я с гордостью выкладываю на стол свидетельство о рождении -- копию тысяча девятьсот пятьдесят четвертого года на мове. Там четко обозначена национальность моих батькив. -- Кругом шестнадцать, довольно улыбаюсь я.

-- Еще какие документы? -- не поднимая головы, интересуется консул. На стол ложится паспорт на П.М.Ж., диплом, трудовая книжка, справка ВТЭК бессрочная и уже не серпастый и молоткастый, а с двуглавым орлом новый паспорт гражданина России без указания принадлежности к роду Авраамову.

Внимательно все изучив, справа налево и слева направо консул с траурным лицом сочувственно говорит:

-- Этого, к сожалению, мало.

Минуту сижу с отвисшей челюстью.

-- Я привез все, что мне продиктовал ваш помощник.

-- Сейчас, к сожалению, требования ужесточились.

Сквозь два траурных венка смотрят на меня скорбные глаза консула, вот-вот заплачет. Моему возмущению нет передела.

-- Если не я, то кто же? У меня не только до седьмого колена, а со времен Адама в роду все евреи и с той и с другой стороны. Я с детства "жидовская морда". Убрав с враз похолодевших глаз траурные венки, консул продиктовал еще целую страницу документов, которые я должен привезти в следующий раз для окончательного подтверждения своей принадлежности...

Расстроенный приезжаю домой.

-- Что, Иванушка, невесел, буйну голову повесил? -- улыбается жена.

-- Точно, -- говорю, -- Иванушка и есть. Не признали за своего, и показываю "скорбный" список.

Жена хватается за голову. Неделя ушла на поиски подтверждающих документов. Среди них; комсомольский билет, свидетельства о смерти родителей, свидетельство рождения моей старшей сестры, у которой давно уже своя семья и они никуда не едут, и, верх беспредела, -- виньетка институтской фотографии.

Повторный визит к консулу был на уровне мизансцен. Молча, вывалив на "биллиардный" стол кучу документов, я стоял в ожидании. Счастливый консул, даже не взглянув на них, удовлетворенно потирает руки, ставит визу. Ухожу по- английски, не попрощавшись. В душе проклинаю день и час нашего с ним знакомства.

Дома составляю завещание на оплату квартиры, ЖКХ -- что, где, когда и на двух страницах подробный перечень вопросов и ответов по поводу возможных неполадок в бытовых мелочах и их устранения, чуть ли не с какой ноги утром вставать -- в конце небольшая приписка -- пошутилка:

Перво-наперво

Запомни, Маруся,

Что один я у тебя

В целом свете!

Не смотри по сторонам --

Разозлюся,

Коль узнаю, что есть кто на примете!

Убивай тоску

Игрой на рояле,

С кошкой бегай

Взапуски по квартире,

Да смотри,

Чтобы цветы не завяли

И ключи, чтобы в дверях не забыла.

Ну, и, в общем,

Не грусти и не кисни,

Фрукты ешь,

Сырые овощи, рыбу.

Жди вестей,

А я, придет время, свистну,

И мы враз перевернем жизни глыбу.

Ты, мой друг, не суетись, --

Я ведь рядом,

Пусть не телом,

Но душой все же вместе,

И Израиль

Не в укор, а в награду

Не Стеною плача

Встретит нас, -- песней.

Вечный кайф наступит,

Будем есть цимес,

И вся наша мишпаха

Будет вместе.

Верь, надейся,

Ну а я еду к сыну,

И, дай Бог, чтоб были добрые вести.

Ну, вот и все. Можно ехать.

... Но в светофоре моей судьбы опять зажегся красный фонарь. Оказывается, в связи с угрозой терроризма рейсы Минводы -- Тель-Авив откладываются на целых три месяца! Вот незадача! Теперь лететь мне аж из Ростова, хорошо, Володя Древинский договорился с ребятами из Эвен-Эйзер -- "камень помощи". Меня, как посылку, переправили в Ростовский аэропорт. Сначала Володя, дай Бог ему здоровья, посадил в Невинномысске на поезд до Ростова, и там уже его друзья переправили меня в Аэропорт и усадили в самолет. Еще и в гостиницу устроили на ночь. Тода раба -- спасибо.

Самолет, нежно коснувшись земли, слегка подрагивая, легко катится по аэродрому. Подруливает к стоящему наготове трапу, останавливается. Хана, мелькает в голове. Хана -- это на иврите припарковался.

Пассажиры двигаются к выходу. Проходя мимо стюардессы, негромко говорю,

-- Передайте "спасибо" Чкалову за мягкую посадку.

Она улыбается, слегка изогнув брови. С юмором здесь, похоже, все в порядке. Мы садимся в низенький автобус. Вот и аэропорт Бен-Гурион. Смуглый молодой человек мягко, без тени улыбки, приглашает следовать за ним. С небольшими остановками, проехав на двух эскалаторах, оказываемся в уютном офисе.

Бутерброды, конфеты, сок, чай, кофе на выбор. Все бесплатно, детям -- большие пакеты с конфетами, печеньем и фруктами.

"Матана" -- подарок на иврите. Часа через два, оформив документы, получаем первое удостоверение личности Теудат -- Оле и по две тысячи семьсот шекелей, примерно, шестьсот долларов. Это тоже матана. В большом конверте, кроме документов в банк и на оформление медицинской страховки, брошюры на тему "Что" и "Как" и "Где". Получив багаж и бесплатный талон на такси, прохожу на выход. Там уже ждет сын с букетом желтых роз. У меня ведь день рождения 9 апреля. Вышло, что совпал с приездом.

Сын что-то говорит таксисту на иврите. Несколько раз повторяет "Цидон" -- это, оказывается, название гостиницы для вновь прибывших. Сутки проживания -- тридцать пять шекелей, сравнительно недорого. Поужинали. -- Море метрах в пятистах, -- говорит сын, -- сходим?.. Теплый вечер. Мы стоим на берегу. Глухо рокочет Средиземное море, пенные валы накатывают один за другим, густой соленый запах совсем не похож на запах Черного моря. Он какой-то особенный Может это эмоции?.. История мира, история христианства, крестоносцы, Европа и Африка. -- Рядом! С берега видно, как мигают кипрские маяки. Гул самолетов, идущих на посадку в Бен-Гурион, заглушает шум моря.

Сон. Не верится.... Как-то так получилось, что я зазевался, и мы с сыном разминулись. Проблукал часа три, пока не наткнулся на русскоязычного охранника в кафе.

-- Так вот же он, "Цидон" ваш.

-- Тода раба! -- Спасибо! -- демонстрирую я свой сейчас уже ненужный иврит. Поднимаюсь в номер. Сына нет. Приходит через час с опухшими глазами, держится рукой за сердце.

-- Ну, ты даешь. Это же чужая страна, и языка не знаешь. Я тут всю миштару на ноги поднял! (Миштара -- это полиция).

-- Будь аккуратней. Пожалуйста!

-- Я постараюсь!

Не у всех репатриантов, а по-местному олимов, хватает пороху взлететь на крыльях вновь обретенной судьбы в Земле Обетованной, но стартовая площадка в Тель-Авиве одна -- гостиница "Цидон".

Две главных улицы Бен-Иегуда и Дизенгоф ведут туда, куда нужно от самой гостиницы. По рехов Бен-Иегуда можно выйти к банку, где милая русскоговорящая Александра поставит вас на учет и выдаст кредитную пластиковую карту, а также толково и вежливо ответит на все вопросы, порой тупые. На этом функции рехов Бен-Иегуда не кончаются, на ней по правую и левую сторону -- множество зданий посольств разных стран, в том числе и Российское консульство -- дом номер один, тоже очень нужная организация. Здесь можно получить временный паспорт на два года. Лессе-Пассе или Даркон -- на пять лет, это чтоб с визой не морочиться. Показал свой лессе-пассе или даркон и катись на все четыре стороны.

Буквой "Г" тут же начинается рехов Аленби. Она выходит прямо из моря и изгибается под прямым углом в сторону вектора Бен-Иегуда, является как бы ее продолжением, но уже с другим названием. Аленби ведет на шук -- рынок. В этом районе можно снять дешевую квартиру -- "мышеловку", "склеп", "нору" и всего-то за четыреста-пятьсот долларов. Но я пока не тороплюсь выписываться из гостиницы. Корзина абсорбции, правда, не закончилась, но работу я себе еще не подыскал. Неподалеку от гостиницы по рехов Дизенгоф в почтовом отделении можно зафиксировать медицинскую страховку. Чуть дальше, перпендикулярно Дизенгоф -- рехов Базель. Там поликлиника, где вас уже давно ждет мишпаха рофе -- семейный врач. Ему можно вполне откровенно поведать обо всех своих болячках и получить направление к врачам-специалистам. Заметьте, на первом году это бесплатно, в смысле лечения, или с очень приличной скидкой. Дальше хитрая рехов Дизенгоф плавно переходит в рехов Каплан, без всяких поворотов, как бы "продолжение следует". Пройдя по Каплан метров семьсот, вы упретесь в голубой из стекла и бетона небоскреб здания МВД. Тоже очень нужная контора. Главное, что все это пешком, без всяких там "Сусаниных", в смысле гидов. Да, еще одна мелочь, конец Дизенгоф, прямо возле гостиницы Цидон, тут же, почти через дорогу -- супермаркет "Баба", а за ним речка Иркон. Так что ваша Тель-Авивская весна начинается на Заречной улице.

Салат Олимье

Первые шекели, как первые ласточки, разлетаются очень быстро.

Ну, во-первых, халява: сразу в аэропорту ни за что, ни про что, чуть не с неба, как манна небесная, почти три тысячи шекелей. Ну, обломилось. Ну, ни за что. А тут столько соблазнов. Во-первых, фрукты экзотические. Как не попробовать? Потом шорты, джинсы, рубашки, все соtton, натюрель и конечно же "Маген Давид" -- звезда Давида либо в перстне, либо в кулоне. Как удержаться? Ты ведь уже не "жидовская морда", а гражданин Израиля. Проходит неделя, другая, от силы месяц, и уже считаешь, сколько агорот у тебя осталось. Пятьдесят агорот -- полшекеля -- коробка спичек. Булка хлеба, самого дешевого -- пять шекелей, столько же -- литр молока, или один килограмм сахара. Пачка самых дешевых сигарет на шуке -- десять шекелей.

Снимаем розовые очки и мысленно цитируем классиков, например, Брежнева "Экономика должна быть экономной". Пора что-то решать с работой.

Пособие по старости -- две тысячи шекелей, но я еще не дорос. Здесь на пенсию уходят в шестьдесят семь лет. А пока что приходится рассчитывать лишь на корзину абсорбции, и тут выручает она -- российская смекалка. Капуста, лук, лимон, бейцы куриные, сваренные вкрутую, и немного порошка Ролтон. Все ингредиенты по вкусу. Да, еще масло для олимов, по восемь шекелей пол-литра. Масло, конечно, настоящее, соевое, но если долго смотреть на этикетку с маслинами, и не обращать внимания на вкус, вполне сойдет за оливковое. Итак, рекомендую -- "Салат Олимье". Вполне прилично, дешево и сердито, а, главное -- ПОЛЕЗНО для олимов.

Якорь

В Израиле, и в частности в Тель-Авиве, хорошая традиция -- выставлять ненужные, но довольно приличные мебель, одежду, обувь, посуду, прямо на улице, аккуратно, в пакетах или, как на витрине -- Матана -- подарок.

И есть спрос. На первых порах многих это выручает. Иду как-то по рехов Базеля в поликлинику и наткнулся на столик журнальный из оргстекла. Почти новенький, только столешница чуть потерта. Блестит на солнце, как хрустальный, голубизной переливается. Попробовал поднять -- чуть спину не сорвал -- тяжелый. Но уже вошел в азарт. Халява! Выпросил в магазине тележку, припер в гостиницу.

Олимы ахают -- ах какой красивый. Хрустальный? Да, говорю, хрустальный.

-- А где взял? Купил, говорю, и смеюсь. Номер в гостинице -- особо не разгуляешься, но кое-как пристроил в углу. Сижу, любуюсь. Соседи заходят, завидуют, языками цокают. Утром эйфория прошла. Выбрасывать -- рука не поднимается. Подарить -- жалко, почти с километр пер чуть не на себе. Сниму, думаю, квартиру, может, и кстати будет. А если не приживусь, если назад, в Россию? В самолет -- дороже обойдется, чем билет, и оставлять жалко. А, может, никуда не поеду, буду тут с этим столиком хрустальным на пару горе мыкать. Короче -- якорь.

Метапель

Как-то сын говорит, -- я тебе работу нашел, как раз по твоим физическим возможностям. Собирайся, пошли. Приходим. Контора называется Алеф-Шин -- первая помощь, а должность моя метапель -- надзирать за больными или пожилыми людьми. Ставка, как и везде, -- двадцать шекелей в час.

-- Это пока на месяц, -- предупреждает инспектор Лена. Оформился. Сказали адрес и имя, Арье.

-- Его метапель сейчас в отпуску. -- Жена говорит по-русски, -- а вам его погулять выводить в скверик и за продуктами с женой на шук съездить.

-- А как мне с ним общаться?

-- А никак, он все равно по-русски не понимает. Пусть сидит и газетку читает.

Ладно. Сын повел меня по адресу, познакомил.

-- Ну, все, отец, теперь я за тебя спокоен. Завтра уезжаю.

-- Куда?

-- В Иерусалим. Я там уже договорился.

Итак, я работаю метапелем. Мой подопечный Арье. Ему девяносто пять лет. Газеты читает без очков, на свой третий этаж поднимается чуть не бегом. При ходьбе на палку не опирается, а тащит ее за собой. На всякий случай. При переходе улицы осматривается и порой даже тормозит меня, когда я сломя голову кидаюсь под машину. Когда-то, в молодости он держал пекарню, потом магазин. Детей у него нет, и жена Аня его досматривает. Она лет на тридцать моложе и когда-то была у него метапелет. Потом они поженились.

Пять раз в неделю мы ходим с ним в парк неподалеку. Арье добросовестно отсиживает свои три часа на свежем воздухе. Читает газеты. Иногда пробуем общаться. С трудом. Он знает польский, иврит и идиш, я -- только русский. Мы многозначительно смотрим друг на друга и молчим.

И все же я нашел крючок.

-- Еще польска не сгинела? -- спрашиваю я не без лукавства.

Улыбается. Потом вдруг неожиданно запел. Мне понятно только "польска не сгинела". Оказывается, это слова польского гимна. Я внимательно слушаю, пытаюсь подключиться. Сидим. Опять молчим. И тут я завожу "Подмосковные вечера". Он встрепенулся и стал подтягивать. Без слов. У него, оказывается, неплохой тенор. Был. Мы оба радостно смеемся. Эврика!

В сквере, несмотря на обилие деревьев, душно, жара градусов, наверное, сорок, и хотя мы сидим в тени огромного платана, пот заливает глаза. Арье вынимает носовой платок и вытирает лоб. А я, о Боже, затягиваю "Ой мороз, мороз?".

-- Мороз? -- понимающе переспрашивает Арье. Я согласно киваю и продолжаю "Не морозь меня, не моро-озь меня-а-а, моего-о коня".

-- Коня, -- говорит Арье. -- И-го-го! -- и в шутку поеживается от холода.

-- Хочешь, научу?

-- Хочешь! Научу! -- утвердительно соглашается он.

Мы разучиваем один куплет. С великим трудом.

Над сваренным заживо от неистовой жары Тель-Авивом гремит удалая русская песня, от которой веет прохладой бескрайних снежных полей. Прохожие, вероятнее всего бывшие россияне, откровенно хохочут.

-- Польска... Снег... Зима, -- с трудом подыскивает слова Арье. Довольные идем домой. Сегодня мы поговорили по душам.

Инстинкт благородства

Когда мы говорим об инстинкте, невольно в связку просится самосохранения. Летит, к примеру, камень в голову, еще не осознал, а уже сморгнул глазом, или рукой закрылся. Но есть еще понятие сопричастности к судьбе или ситуации, связанной с кем-то другим; человеком, животным, не важно. Порой неосознанно и жизнью рискуешь, протягивая руку помощи.

... Мы сидим у Анатолия -- моего нового знакомого, тоже олима. Небольшая комнатка в гостинице. Стол, кровать, тумбочка, а в углу -- большой как знамя, флаг США.

-- Что за дела, -- спрашиваю, -- мы в Тель-Авиве или в Нью-Йорке? -- и я иронично прищурясь, ищу глазами портрет президента Буша.

-- Вчера, понимаешь, пошел на шук, на Аленби, -- рассказывает Анатолий, поглаживая свежую ссадину возле уха, -- и вот, наткнулся.

-- На флаг, что ли?

-- И на него тоже. Я даже сам не ожидал. Ну, там террористы -- отморозки. Понятно. А тут четверо подонков, по внешности явно не семиты, над этим флагом издеваются; орут, что-то фломастерами пишут, окурками в него тычут и один... зажигалкой поджечь пытается... Я, естественно, шумнул, вы чего, мол, творите, мать -- перемать. А ну, пошли вон отсюда! И рукой за флаг, чтобы вырвать его у этих садистов. Тут один меня и "приласкал" палкой по голове. Я рукой прикрылся, но все равно отметина вот осталась. Короче, сцепились мы. Я тоже машу палкой своей инвалидской, разошелся..., да силы, видать, неравные. Если б грузчики на шум не прибежали, лежал бы сейчас в морге.

А теперь вот..., трофей -- и он, улыбнувшись, кивнул в сторону флага. Потрясенный, я невольно встал и пожал ему руку. Помолчали...

-- Ты гражданин Израиля? -- спросил я.

-- Да. Я тут уже четыре месяца.

-- Нравится?

-- Привыкаю, -- он улыбнулся. -- Не ко всему, правда.

Уходя, я подошел к раненому флагу. Посмотрел на него. С уважением. А в голове молнией "Могли ведь и убить. Обоих. Как солдат в бою". И я подумал -- будь моя воля -- присвоил бы Анатолию за этот подвиг звание гражданина мира. Наверное, любое государство с радостью назвало бы своим почетным гражданином шестидесятилетнего олима -- молодого гражданина Израиля.

Рашен -- Абрашен или Юра and гиюр

Если Вы по жизни лохэс*

Ваше нахэс** будет в тохэс***.

*Лох -- дырка (иврит).

**Нахэс -- счастье (идиш).

***Тохэс -- задница (идиш).

Репатрианты или, как их здесь называют, олимы приезжают из России на ПМЖ. Кто насовсем, кто заработать пенсию, кто просто подработать. Более обстоятельные едут всей семьей, но не редкость и одиночки. Не всех судьба гладит. Прибыл как-то в Тель-авивскую гостиницу Sidon один москвич лет примерно сорока пяти-пятидесяти с явно славянской внешностью. Бо-ольшой мастер поговорить. Представился киношником, юристом, бывшим зеком, естественно невинно пострадавшим. Здесь в Израиле уже три года живет его приемная мать. Иногда он ей звонит в Беэр-Шеву. Вроде как из Москвы. Говорит, чтоб не волновать (?). Отец приемный умер три года назад в Москве в звании генерала от медицины. Меня немного смущает, что на единственной семейной фотографии приемному сыну не нашлось места, хотя усыновили его пятилетним ребенком.

Юра человек -- монолог.

В диалоге с ним принимают участие только уши собеседника. Надо признать -- рассказывать он мастак. Биография приемных родителей, точнее, ее интерпретация потрясает: Гражданская война, сталинские лагеря с тридцать шестого по сорок второй, Великая Отечественная, побег из фашистского плена в сорок третьем, победная подпись на Рейхстаге и, наконец, уже в Москве, в госпитале им. Бурденко тридцатилетний капитан медицинской службы Гриша Фельдман соединяет свою судьбу на всю оставшуюся жизнь с совсем еще юной санитарочкой из хирургического отделения того же госпиталя Цилей Перлиной... и тд. и тп...

Ну, а что касается личных приключений самого рассказчика, то их хватило бы на три автобиографии. Шолоховский Гришка Мелехов отдыхает.

-- Чего ты книгу не напишешь, -- наивно развесив уши, спрашиваю я.

-- Пишу, -- не сморгнув, отвечает он, -- книга воспоминаний об отце уже в наборе. На зоне Юра был в авторитете, т. к. помогал на заказ составлять кассационные жалобы несправедливо осужденным. Дело, возбужденное против него, вскоре закрыли по ходатайству отца-генерала. Справедливость восторжествовала. Его выпустили на свободу после года отсидки. Но зона из памяти не выветрилась, и шикарную двуспальную кровать в номере гостиницы он по инерции называет шконкой.

-- Я киношник, -- говорит Юра новым знакомым, доверительно повествуя о своей такой не простой работе администратора в доме киноактера. Ему верят. Легко. Еще бы, столько ярких и красочных подробностей из жизни актеров и истории кинематографии в его высокохудожественном трёпе. И как он все успевает, поражаюсь я, и фильмы снимать и в сценариях сотрудничать и даже преподавать историю государства и права в каком-то институте. Надо отдать должное -- Уголовный кодекс он знал. Не знаю -- чтил ли?

-- Бевакаша! Слиха! Бокер-тов! -- кланяясь налево и направо, озвучивает Юра жителям Тель-Авива начала своих скромных познаний в иврите.

-- Признайся, -- говорю я, -- ты ведь не еврей.

-- Де-факто -- да, -- отвечает он, ничуть не смутившись. --

Ну а де юре?

Он молча вытаскивает из кармана фотографию -- талисман, с которой никогда не расстается. Печальные семитские глаза приемных родителей молча подтверждают его якобы принадлежность к колену Израилеву.

Подозреваю, что биографию он купил... или украл вместе с фото-талисманом.

Как-то в общем разговоре в холле гостиницы коснулись темы гиюра. Юра внимательно прислушивается. Заметив это, Анатолий из Питера, человек не без юмора, бросает вскользь, между прочим.

-- Все равно придется делать обрезание. Гиюр!..

Юра весь аж напрягся.

-- Больно ведь!

-- Зато, какой аргумент! -- парирует Анатолий.

Да, -- подытоживаю я, -- лучшего удостоверения еврейской личности еще не придумали. Юра глубоко затягивается сигаретой.

... Утром он выходит из своей комнаты с мешками под глазами.

-- Что, бессонница? -- ехидничаю я.

-- Да ну вас с вашим гиюром!

Вечером меня "пробило". И вот что я написал по этому поводу:

"Евреи", в том числе и Юра,

Всю жизнь прожили без гиюра.

Им и де-факто и де-юре

Не в кайф такая процедура.

Гиюр*! Как много в этом звуке

Для члена русского слилось

И болью в нем отозвалось!

В Ростове, Пензе и Рязани

Нет к крайней плоти притязаний.

Будь мужем там или отцом

И с необрезанным концом.

Но в Тель-Авиве, слухи ходят,

Такие штуки не проходят.

Вынай, клади на стол и режь.

Затем, хоть выброси, хоть съешь,

Хоть сдай на память в синагогу,

Но дань отдай в угоду Богу.

Ну, олимы, молодцы,

Русской мафии гонцы.

На пятнадцать миллиметров

Пообрезали концы.

Алия еще грядет,

Рабин новых русских ждет.

"Арсенала" из "обрезов"

Хватит, разве что, на год.

*Гиюр -- процедура-обряд посвящения в евреи, как крещение в православии.

P/S В ближайший после приезда в Тель-Авив выходной наш новый Рашен Абрашн приобрел на скупке совсем недорого массивный серебряный перстень со звездой Давида (Маген Довид). Был безумно счастлив и всем его демонстрировал по поводу и без.

На столике в номере гостиницы на черной пластмассовой подставочке красуется у Юры государственный флаг Израиля. Точно такой же, но раз в десять побольше, гордо реет в окне. Смотрите, мол, и завидуйте.

Через три месяца Юра получил-таки теудат зеут и, соответственно, двойное гражданство. Так что все мицуян*! Обошлось. И остался Юра рашен целомудренным Абрашн.

*Мицуян -- прекрасно (иврит).

Железный Феликс

С утра позвонила Лена. -- Есть клиент, русскоязычный, -- она продиктовала адрес и телефон. Я еще продолжаю работать с Арье. К сожалению, со все более затухающим интересом. Барьер, языковой. Обидно!

Вечером иду знакомиться. Он живет недалеко, мой новый подопечный. Его зовут Феликс и он совсем не похож на еврея, жена Рива -- наоборот. ... Кажется, я произвел неплохое впечатление. Договорились. -- Они мне нравятся, -- радостным голосом информирую Лену по телефону.

-- Ну и Слава Богу. Ваш контракт с Арье заканчивается, кажется, через неделю?

-- Да. Но я уже приступаю к новой работе. С завтрашнего дня. Здесь с утра, а там с 16.00.

-- Удачи!

После тоскливого безмолвного дежурства у Арье не без радости спешу на новую работу.

-- Что так рано? -- улыбается Рива, -- Мы ведь договаривались к четырем. Еще куча времени. Обедать будете? Я сварила зеленый борщ. С мясом! -- она хитро прищуривается.

Я уже успел рассказать им, что я тут один, без жены и живу в гостинице. На всякий случай пытаюсь отказаться от обеда, деликатничаю. Рива продолжает уговаривать. Подключается Феликс. Меня чуть не за руки сажают за стол. Борщ действительно вкусный. С говядиной! Мне по карману пока только тарнаголет-- курица, и то не каждый день.

Феликс смотрит на часы.

-- Пора.

Он уже одет.

-- Рива, где моя палка?

-- Да вот же она, в углу.

Феликс протирает салфеткой очки, надевает кепи, и мы под ручку спускаемся к лифту. Я усаживаю его в такси. Через минут пятнадцать уже на месте. Больница Ихилов, где Феликс три раза в неделю принимает диализу, здесь все так называют гемодиализ, совсем рядом. Пешком даже быстрее, много времени забирают светофоры и выезд на рехов Вейсмана (улица им. Вейсмана). Проезжаем шлагбаум с охраной и миноискателем. Здесь с этим ух! Строго! У подъезда коляски на цепочке пристегнуты к барьеру. С этой системой я уже знаком. Опускаю монету в пять шекелей в щель замка. Подъезжаю, усаживаю и к лифту. Наш этаж второй. Взвешиваемся, снова на коляску и в палату. Там уже ждут.

-- А, Феликс! Йом тов, ма нишма?

-- Беседер, -- криво усмехается Феликс.

-- Слава Богу.

Обычный обмен любезностями! -- Добрый день. Как дела? Все в порядке.

...Усаживаю в кресло, снимаю тапочки, кепи, укрываю одеялом, включаю транзисторный приемник.

-- Слышно?

-- Беседер.

-- Ну, я пока погуляю, когда подключат, приду. -- Кивает.

Прогуливаюсь по длинному светлому коридору. По обеим сторонам -- палаты. Чистые, светлые. Кругом цветы. Медицинский персонал в основном русскоязычный, но есть и аборигены. Старшая медсестра по-русски ни бельмеса, зав. отделением араб -- тоже.

Все улыбаются, спокойно делают свое дело. Легко, без напряжения. Знакомлюсь потихонечку. Медсестра Люда почти землячка, из Армавира.

-- Очень приятно. Так ваша жена тоже Люда и тоже из Армавира?

-- Да, из Старой Станицы.

-- Ах, там же наводнение было. Боже, какой ужас! И много погибло?

-- Много и мой тесть тоже.

-- Вейзмир*! Примите мои соболезнования.

-- Люда! Люда! -- зовут ее.

-- Ах, я убегаю. Слиха, извините. Потом еще поговорим.

Вейзмир* -- Боже мой (идиш).

Алекс тут главный Рофе. Он тоже из России. По-русски говорит с чуть заметным акцентом, в Израиле уже больше двадцати лет. С персоналом общается в основном на иврите. Думаю, для солидности. Но шутит по-русски.

-- А, Феликс! Бокер тов. Вы один, без Ривы? Что, надоела?

-- Беседер. Рива дома. Ждет уже шестьдесят пять лет... и только меня.

-- Слиха, извините. Я рад за вас.

Я пошутил. Слиха.

-- Беседер.

... Сегодня было прощание с Арье. Выходит из отпуска его Метапель. Он знает иврит. Арье немного опечален.

-- Еще польска не сгинела?..

Мы обнимается. Кто знает, встретимся ли? Ему ведь девяносто пять!

-- Оставьте свой телефон, -- просит жена Аня.

-- У Лены есть, -- отвечаю. Ну, прощайте. Арье неожиданно для всех запел: "Ой, мороз, моро-оз не мороз меня". -- Голос его дрожит. У меня в горле застрял комок.

Молча машу рукой. -- Пока!

Выхожу не оглядываясь. Сколько я у него проработал? Месяц? Даже меньше и вот уже привык. Расставаться всегда тяжело...

...Три раза в неделю вожу Феликса на диализу, а еще три мы гуляем. Гуляем это сильно сказано. У него болят ноги и прогулка от дома до лавочки, где мы в основном проводим эти три часа дело не простое. Феликс сидит, я стою, рядом. Жарко. Он достает из кармана деньги.

-- Купи воды. Две бутылки. Магазин напротив.

-- Гиб мир васер*, -- демонстрирую я свой скромный идиш. И хоть здесь в ходу иврит среди молодежи, девочка -- продавец подает мне две бутылки "Спрайта" и пару пластмассовых стаканчиков. Феликса мучит жажда -- на завтрак была рыба. Тем не менее, он не спешит.

*Гиб мир васер -- дайте мне воды (идиш).

-- Пускай остынет.

Ждем. Минут пять.

-- Наливай!

Он медленно пьет.

-- Ух! Холодная! Как черт!

У Феликса большие волосатые руки. От волос они кажутся еще больше. О руках можно говорить, что они теплые, рабочие, аристократические. У него руки умные, мне почему-то хочется так думать. Может быть потому, что я явственно представляю эти руки в работе, когда они кроят или шьют. Моя мама тоже шила иногда. Для себя и детей. И я любил смотреть на ее руки во время работы. Мы с ней разговаривали и порой даже пели. А руки молча делали свое дело. Мы им не мешали. И потому они казались мне умными и самостоятельными.

-- Феликс, расскажите о себе.

-- Зачем?

-- Ну, мне интересно.

-- Да? -- он с удивлением поднимает голову.

-- Мне, правда, интересно.

-- Мы из Польши, польские евреи. В тридцать девятом, когда пришли немцы, мы с братом бежали в Россию, -- он на минуту умолкает.

-- Чуть не утонул по дороге. Река. Граница. Тут немцы, там русские. Мы на лодке. Перевозчик -- поляк. Доплыли до середины -- немцы стрелять начали, вверх. Показывают руками, мол, давай назад. Что делать? Попрыгали в воду, не возвращаться же. Вода холодная... Как черт, -- он зябко поежился, -- декабрь месяц... или ноябрь? Я плавать не умею, брат тоже. А ближе к берегу лёд уже был... Выбрались с трудом -- мокрые, руки в крови. Хорошо русские пограничники помогли...

-- Ну, а перевозчик?

-- Он назад вернулся. Немцы его убивать не стали, а лодку потопили. Из автоматов. Та-та-та. А сами хохочут.., -- он замолчал.

Я не тороплю. Куда мне спешить. Оплата почасовая, двадцать шекелей в час. Так в Тель-Авиве оценивается неквалифицированный труд олимов. Хочешь -- подметай улицу, хочешь -- иди в гостиницу горничным, хочешь -- стекла мой или сторожем на стройку. Цена одна. Везде. Двадцать шекелей в час.

-- Специальность я получил еще там, в Польше, -- продолжает Феликс, -- работал у портного два года. Сам уже мог кроить, шить бруки, пальто.

-- А с Ривой где познакомились, тут же, в России?

-- Да, но это после войны.

-- Вы служили?

-- Кен*. На службу меня взяли в сорок третьем. Мне тогда было, -- он почесал лоб, мне тогда было... восемнадцать... или девятнадцать... А! какая разница!.. Сержант -- мой прямой начальник был хохол. Черносотенец! Посылал меня в караул аж к черту на кулички, в самый конец леса. Что я... молодой, необстрелянный... немцы рядом, а я один торчу, как пенек на опушке. Мишень в тире. Чудом жив остался...

*Кен -- (иврит).

-- Ну, а потом? -- тороплю я его.Что потом? Потом повезло. У меня дружок был, тоже из Польши, денщиком служил. У начальника штаба. Тут как раз обмундирование прислали американское, для комсостава. Большая партия. И что-то у них с мундирами не так. Карманов не хватало, как было положено. И вот они портного заискались.

Командир дивизии начальника штаба каждый день пытал: -- Где портной? Нашли портного? Где портной, черт вас задери совсем?

-- Не нашли. Ищем, -- отвечает.

-- Плохо ищете! Мне, что ли этим заниматься?

Ну и начальник штаба с горя как-то даже напился. Надрался, как свинья. Сидит пьяный у себя в землянке, кулаками по столу стучит. -- Где я вам портного возьму? Рожу, что ли? -- И матом...

Ну, а тут денщик, дружок мой заскакивает и слышит все это.

-- Так есть портной, товарищ майор!

-- Врешь, сволочь!

-- Ей Богу, не вру!

-- Ну, так тащи его сюда! Бегом!

Я как раз отдыхал после караула... Прихожу к майору.

-- Портной?

-- Портной.

-- Шьешь?

-- Шью.

-- Кроить умеешь?

-- Умею.

-- Пошли!

Я ту проблему быстро решил. У них мундиоы с обшлагами на рукавах, ну я и приспособился. Обшлага обрезаю и вместо карманов... Похвалили. За смекалку, а потом в хозвзвод перевели начальником отделения портняжного. А какой с меня начальник? Молодой я и по жизни рядовой. Ну, ничего. Справлялся. Жизнь заставила...

Я взглянул на часы.

-- Нам пора. Уже двенадцать.

Мое время с девяти до двенадцати. С обедом до часу -- пол второго. Феликс с трудом поднимается, кряхтит.

-- Эх, старость, старость...

Я беру его под руку.

-- Ну и что же дальше?

-- А дальше в плен попал.

Тут уж я останавливаюсь.

-- Хватит на сегодня. Потом доскажу. Рива ждет...

...Вопросительный знак в белом халате с добрым морщинистым лицом катит по проходу тележку с чаем, кофе и бутербродами. Подъезжает к креслу Феликса.

-- Бокер тов. Как Рива?

-- Беседер, -- Феликс вытаскивает шоколадку, дает Тове, -- она вам передает привет в шоколаде.

-- Тода.

-- Вам как всегда?

-- Кэн, с бейцами.

Това кладет на салфетку бутерброд с яйцом, на столик возле кресла, наливает кофе в пластмассовый стаканчик.

-- А вам с рибой? -- это ко мне.

-- Да и чай, пожалуйста. Тода.

-- Бевакаша.

Тове лет сто. Работает она здесь чуть не с самого основания больницы. Ее все знают больные и члены семей.

-- Идемте, -- обращается Това ко мне. Я беру сумку, и она сует мне, осторожно оглядываясь, несколько бутербродов. -- Это для Ривы.

Оба мы знаем, что бутерброды предназначены мне. Это не бартер, оставшиеся от обеда бутерброды Това раздает нуждающимся. И это ни для кого не секрет, в том числе и для Алекса и старшей медсестры. Не пропадать же добру.

...Сегодня приемник что-то барахлит и я, чтобы отвлечь своего подопечного от грустных мыслей, усаживаюсь рядом для беседы.

-- Вы попали в плен и что дальше?

Феликс снимает очки, долго их протирает и откладывает в сторону.

-- Помнишь того сержанта-антисемита?

-- Ну?

Так вот он тоже попал.

-- Куда?

-- В плен. Немцы сбросили парашютный десант и похватали всех, кто под руку попался. Человек двадцать с нашей части, весь хозвзвод.

-- А этот как там оказался?

-- Он раненый был и за махоркой приперся, ну его и сцапали за компанию.

Теперь слушай сюда. Этот чертов антисемит был-таки похож на еврея. Типичный Рабинович из Одессы; длинный нос, глаза, волосы черные.

-- Может он, в самом деле, того?

-- А черт его соседа знает.

Короче, ведут нас лесом, и этот сержант приотстал чуток, в ногу он был ранен. Конвойный немец ему орет -- Юде! Юде*! Шнель, еврейская морда! -- и в воздух очередь пустил из автомата. Тот упал, то ли от страха, то ли споткнулся. Ну, немец пнул его ногой и опять несколько раз в воздух пальнул.

*Юде -- так немцы называли евреев.

Подскочил этот еврейский антисемит и похромал до нас.

-- А вас он не заложил фашистам?

-- Не успел. По дороге нас партизаны отбили.

-- Парадокс. Вы его потом не спросили, кто его мама?

-- Не пришлось. Не встретились мы с ним больше. В другую часть его перевели.

-- Да, хана была бы вам обоим, если б не партизаны. Еврею в плену выжить -- ноль шансов... Ну и что потом?

-- А потом суп с котом. Война закончилась.

-- Так портным до конца и прослужили?

-- Кен. Еще и до лейтенанта дослужился. Что же ты думаешь, Рива за рядового замуж бы вышла? -- он засмеялся, -- такая вот история.

Рива с Феликсом вместе уже шестьдесят пять лет. У них двое сыновей, внуки. У всех квартиры, работа. Младшему Есифу -- шестьдесят. Он унаследовал профессию отца и его фирму. У старшего тоже свое дело. Он автомеханик. Своя мастерская. Не богачи, но не нуждаются. По российским меркам живут в достатке. Достаток этот основал Феликс. Смолоду. Работал по восемнадцать часов в сутки. Был, конечно, и отдых, и Америка, и Кипр, и Польша. Показал Риве мир. Авторитет его в семье непререкаем, хотя режим и не тоталитарный. Все свободны в выборе. Кроме Ривы, но она несет свой крест легко, любит мужа и даже не замечает его грубостей.

-- Оказывается, Средиземное море самое большое в мире, -- начинаю я утреннюю разминку за чашкой кофе. В гостеприимной семье Феликса я уже свой, почти родственник. Правда, в этом часть и моей вины так как отношусь к своему подопечному с симпатией, если не сказать больше. Да и они ведь не слепые. Я стараюсь, и меня не обижают.

-- Кушайте сыр, -- гостеприимная Рива подсовывает мне коробку с несколькими сортами молочных продуктов, надо сказать они здесь очень приличного качества. Я не жеманничаю и уже не стесняюсь. Дожевав бутерброд с сыром, из добрых Ривиных рук, беру следующий -- с колбасой. Я уже сыт, но мне не хочется ее обижать. Рива бо-ольшая мама и для своих детей и для чужих. Я это сильно чувствую, особенно здесь в Тель-Авиве, где тепло и даже жарко в основном от солнца...

-- А я думала -- у нас Черное море, -- продолжает Рива начатый мной разговор.

-- Какая ты глупая, -- чуть не поперхивается Феликс. Ему неловко от невежества супруги. Я деликатно перевожу разговор на поварские рельсы. Кухня -- Ривын конек. Готовить она мастер. И несмотря на годы и нездоровье даст фору любой из своих невесток.

Рива родилась в России, где-таки Черное море. Скорее всего, она оговорилась, т. к. в Торе, которую она, возможно, читала, Красное море называется "Чёрмное", и конечно же оно не Средиземное. Так что Феликса тоже можно понять.

-- В прошлом году у нас на пейсах были все. Лева с семьей, Есиф с детьми и внуками, еще люди. Двадцать человек! Я одна на всех готовила. Вот! Я еще молодая! Дети только за официантов были. А мне ведь уже не двадцать и даже не сорок.

-- Тебе восемьдесят пять, -- сливает "секретную" информацию муж. Он совсем не дипломат по отношению к жене. Хотя с другими... достаточно деликатен. Феликса все уважают и ценят. Он мудрый, опытный и вот уже несколько лет после смерти сестры остался один из старой гвардии. Как минимум раз в месяц он почетный гость на свадьбах, днях рождения и прочих обрядах многочисленной родни. Похоже, ему это даже льстит, хотя он и бурчит порой! -- Опять пятьсот шекелей вынь да положь.

Нет, он совсем не жадный и деньги есть, отложены на старость, кроме пенсии. Но заработаны ведь они кровавыми мозолями. Рива, когда идет за покупками, денег не считает, что надо -- то и берет, и цену не спрашивает. Фу! Меня аж в пот бросило. Бедная моя жена! Как нелегко ей жить на наши несчастные копейки. А она ведь еще работает, хотя и на пенсии.

Нет. Я не бааль. Чтоб быть в семье мужем-хозяином надо иметь для этого очень серьезное экономическое обоснование. Как Феликс. Нет. Я далеко не бааль. Отличительная черта еврея -- мягкий снаружи -- твердый изнутри. Это и вера и характер. -- Так говорит мой сын. Он знает, что я не такой. Даже жена называет меня белой вороной. -- Ну, какой ты еврей, -- смеется она. Посмотри на того, на этого, она называет фамилии знакомых мне евреев, людей обеспеченных и обеспечивших своих детей. -- А мы единственному сыну квартиру купить не в состоянии.

Что я могу возразить?! Я полностью с ней согласен. Хотя кому от этого легче? Нет, Феликс красавчик. Он настоящий еврей.

Р./S.

Идем как-то с женой. Беседуем. Ну и тему поймали "Кто когда родился". Вспомнили сына. Он, когда голос подал, сразу гимн заиграли. Шесть утра. Я под окнами роддома стоял. Жена сказала, что кроме нее в родилке никого не было. А я родился по заводскому гудку. Люди на завод во вторую смену пошли.

-- А ты когда родилась? -- спрашиваю жену.

-- Без двадцати восемь.

-- В семь сорок значит, -- уточняю я, -- самой судьбой предназначено было за еврея замуж выйти.

*Бааль -- муж-хозяин (иврит).

-- Не за того только. Промахнулась.

Мы смеемся. Она прижимается ко мне.

-- Ты хороший, -- говорит она, -- и без тебя как-то пусто.

-- В карманах, -- отшучиваюсь я.

-- Все равно ты хороший, повторяет она, и, хитренько улыбаясь, добавляет, -- хоть и еврей.

Источник: http://samlib.ru/m/milikowskij_w_j/telav.shtml

О нашем памятнике

Продолжение рассудений на поднятый вопрос: зачем христианам строить памятник погибшим евреям? Несколько искренних мыслей на заданную тему.

читать в блоге...

Да будем мы подобны Руфи!

«Не умолкну ради Сиона, и ради Иерусалима не успокоюсь, доколе не взойдет, как свет, правда его и спасение его, как горящий светильник.» (Исайя 62:1) Книга Руфи является не только замечательной, согревающей сердце историей, но также и пророческой картиной, применимой и сегодня. Мы можем сказать, что пожилая вдова Ноеминь, возвращающаяся в Израиль, является прообразом еврейского народа, совершающего алию из рассеяния в другие нации. Обе её снохи-язычницы, Орфа и Руфь, представляют два диаметрально противоположных...

читать - Да будем мы подобны Руфи!

Правда об исторических судах

"…жиды погубят Россию…" Ф.М. Достоевский Шокирующий эпиграф, не так ли? Заметьте, что большинство из вас, дорогие читатели, в данный момент задумались, как мне кажется, об употребленном жаргонном слове «жиды», нежели о том, что эти богоборческие слова принадлежат великому русскому писателю Федору Михайловичу Достоевскому. Так кто же погубил Российскую империю? И где кроются истинные причины того, что Бог позволил...

читать - Правда об исторических судах

Call of Zion