Call of Zion

просмотров 6860

Книга "ИСХОД" - Леон Юрис - 2 часть 1,2,3

начало глава 1

предыдущие главы 2, 3, 4, 5, 6

предыдущие главы 7, 8, 9

предыдущие главы 10, 11, 12, 13, 14

предыдущие главы 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21 

предыдущие главы 22, 23, 24

предыдущие главы 25, 26, 27, 28, 29 

предыдущие главы 30, 31, 32

Книга вторая. МОЯ ЗЕМЛЯ

Ибо Моя земля; вы пришельцы и поселенцы у Меня. По всей земле владения вашего дозволяйте выкуп земли.
Лев. 25, 23, 24

ГЛАВА 1

Борьба за «Исход» закончилась!
Через несколько секунд весть о том, что «Исход» поднимает якорь, разнеслась по эфиру, чтобы вскоре попасть в заголовки газет всего мира.
Радость киприотов была неописуемой, да и весь мир вздохнул с облегчением.
Но дети на «Исходе» были слишком измучены, чтобы радоваться. Англичане предложили Бен Канаану подать судно к пирсу, чтобы они могли оказать детям медицинскую помощь, а заодно осмотреть и отремонтировать судно. Ари согласился, и, когда «Исход» причалил, в Кирении закипела лихорадочная работа. Группа английских военных врачей поднялась на борт, и вскоре на берег перевезли самых больных детей. В «Куполе» был спешно оборудован госпиталь. На пристань подвозили продовольствие, одежду, медикаменты. Вдобавок на судно обрушились сотни подарков от жителей острова. Инженеры британского флота осмотрели ветхое судно от носа до кормы, заварили трещины, отремонтировали двигатель. Санитары провели полную дезинфекцию.
Бен Канаану доложили, что потребуется несколько дней, прежде чем дети достаточно окрепнут, чтобы перенести полуторадневный рейс в Палестину. Небольшая еврейская община Кипра послала к Ари делегацию с просьбой позволить детям отпраздновать на острове первый день праздника Хануки, который должен был начаться через несколько дней. Ари согласился.
Только теперь, после многократных заверений, что у Карен все в порядке, Китти позволила себе роскошь принять горячую ванну, съесть сочный бифштекс, выпить двойную порцию виски и погрузиться почти на сутки в чудесный, глубокий сон.
Проснувшись, она задумалась над вопросом, увиливать от которого уже было нельзя. Требовалось выбирать: положить ли раз и навсегда конец истории с Карен или следовать за девушкой в Палестину.
Поздно вечером, когда Марк пришел к Китти выпить чаю, на ее лице уже не было никаких следов пережитых раздумий. Наоборот, после долгого сна она выглядела отдохнувшей и вполне привлекательной.
— Корреспонденты попрежнему беснуются?
— Вообщето нет, — ответил Марк. — Короли и рыцари пера уезжают. «Исход» — это уже старо: ведь прошли целые сутки. В репортажи о нем можно заворачивать селедку. Но я всетаки надеюсь, что мы еще попадем на первую полосу, когда судно дотащится до Хайфы.
— До чего же люди непостоянны!
— Люди тут ни при чем. Просто мир не стоит на месте.
Она отпивала чай маленькими глотками и молчала. Марк закурил сигарету и положил ноги на подоконник. Сложив пальцы правой руки пистолетом, он развлекался тем, что целился поверх своих башмаков в сторону пирса.
— А ты как, Марк?
— Я? Старик Марк Паркер несколько злоупотребил гостеприимством британской короны. Подамся в Штаты, а там, может, махну в Азию. Мне уже давно хочется туда… Там опять заваривается каша.
— В Палестину англичане теперь тебя не пустят?
— Ни под каким видом. Они теперь относятся ко мне хуже некуда. Не будь они благовоспитанными джентльменами, я бы сказал, что они ненавидят меня, как чуму. Впрочем, я не в претензии.
— Дай сигарету.
Марк прикурил еще одну сигарету и протянул ее Китти. Затем он опять принялся стрелять из воображаемого пистолета в цель.
— Ну тебя к черту, Марк! Терпеть не могу эту твою манеру читать мои мысли.
— А ты, конечно, уже успела сходить куда надо, чтобы получить разрешение на въезд в Палестину. Как истые рыцари, они наверняка распахнули перед тобой дверь и отвесили поклоны. Ты ведь для них всего лишь аккуратная американка, выполнившая свой долг. О твоих махинациях с Моссадом СиАйДи понятия не имеет. Ладно… Ты поедешь или нет?
— Господи, не знаю.
— Ты хочешь сказать, что еще не успела уговорить себя.
— Я просто хочу сказать, что еще не знаю.
— Если так, то чью же сторону ты прикажешь принять мне?
— Да перестань ты изображать этакого противного Будду и смотреть свысока на обыкновенных смертных. И перестань в меня целиться.
Марк спустил ноги с подоконника.
— Поезжай! Поезжай в Палестину. Ведь этого ты от меня ждешь, не так ли?
— Я все еще чувствую себя не совсем ловко с евреями. Ничего не могу с собой поделать.
— Зато ты себя очень хорошо чувствуешь с этой девчушкой, ведь так? Она тебе все еще напоминает дочь?
— Не совсем. Вернее, совсем уже не напоминает. Она слишком личность, чтобы напоминать кого бы то ни было. Но я ее люблю и хочу быть с ней, если ты это имеешь в виду.
— У меня к вам еще один вопрос, миссис Фремонт, весьма щекотливый.
— Слушаю.
— Ты влюблена в Ари Бен Канаана?
Влюбилась ли она в Бен Канаана? Она знает только, что испытывает волнение, когда разговаривает с ним, смотрит на него, даже когда думает о нем. Она знает еще, что никогда не встречала мужчину, который был бы хоть чуточку похож на него. Она знает, что испытывает трепет от его мрачной невозмутимости и неукротимой энергии, восхищается его мужеством и отвагой. Она знает, что временами ненавидит его так, как еще никого никогда не ненавидела. Но любить?
— Не знаю, — ответила она тихо. — Я не могу ни ринуться к нему без оглядки, ни отойти прочь… Не знаю, в чем тут дело… не понимаю.
Немного погодя Китти спустилась вниз и просидела около часа с Карен в больничной палате, устроенной на втором этаже гостиницы. Девушка быстро поправлялась. Врачи поражались тому, какое волшебное действие оказывают слова Эрец Исраэль на этих детей. Два слова действовали сильнее любых медикаментов. Сидя у кровати Карен, Китти смотрела на ребят, лежавших в палате. Кто они? Откуда они? Куда направляются? Какой странный, непонятный народ… какой непостижимый, всесильный фанатизм!
Почти весь час Китти и Карен молчали. Ни та, ни другая не смели заговорить об отъезде в Палестину. Под конец Карен заснула. Китти долго смотрела на девушку. До чего же она мила! Китти поцеловала девушку в лоб, погладила по волосам, и Карен улыбнулась ей сквозь сон.
Китти вышла в коридор, где ходил взад и вперед Дов Ландау. Завидев ее, юноша остановился, и они молча взглянули друг другу в глаза.
Уже смеркалось, когда Китти вышла на набережную. У пирса Зеев Гильбоа и Иоав Яркони наблюдали за погрузкой ящиков. Китти украдкой огляделась вокруг, надеясь увидеть Ари, но его нигде не было.
— Шалом, Китти! — крикнули ей парни.
— Привет! — откликнулась она.
Китти пошла вниз по набережной, в сторону маяка. Становилось прохладно, пришлось надеть жакет. «Я должна понять… я должна понять… должна…» — повторяла она про себя. У самого маяка сидел Давид Бен Ами. Он задумчиво смотрел на море и время от времени бросал в воду камешки.
Китти подошла, он поднял голову и улыбнулся.
— Шалом, Китти. Вы чудесно выглядите.
Она присела рядом. Некоторое время оба молча смотрели на море.
— О доме задумались? — спросила Китти.
— О доме.
— Иордана… так, кажется, ее зовут — сестру Ари?
Давид кивнул.
— Теперь повидаетесь с ней?
— Если повезет.
— Давид…
— Да?
— Что будет с детьми?
— О них позаботятся. Они — наше будущее.
— Там опасно?
— Очень опасно.
Китти помолчала.
— Вы поедете с нами? — спросил Давид.
У нее екнуло сердде.
— Почему вы спрашиваете?
— Мы к вам привыкли. Кроме того, Ари, кажется, говорил чтото в этом роде.
— Если… если Ари хочет, чтобы я поехала, то почему бы ему не попросить меня об этом?
— Ари никогда ни о чем не просит, — ответил Давид, смеясь.
— Давид, — сказала она внезапно. — Вы должны мне помочь. Я в ужасном сомнении. Вы, пожалуй, единственный человек, который хоть чтонибудь понимает…
— Помогу, если это в моих силах.
— Я никогда в жизни не имела дела с евреями. Вы для меня какието загадочные.
— Не только для вас — для самих себя тоже, — ответил Давид.
— Можно, я поговорю с вами откровенно? Я чувствую себя чужой…
— В этом нет ничего необычного. Почти все чувствуют то же самое. Даже те немногие, которых мы считаем своими друзьями, даже те, кто предан нам до фанатизма. Некоторые, мне кажется, чувствуют за собой некоторую вину за все то, что нам пришлось вынести. Другие хотят быть евреями — один Бог знает почему… Вы правы — мы загадочный народ.
— Но Ари Бен Канаан? Кто он? Какой он на самом деле?
Они повернули назад в сторону гостиницы. Время шло к ужину.
— Не знаю, с чего лучше начать, — сказал Давид. — Все же, я думаю, настоящую историю Ари Бен Канаана лучше всего начинать с Симона Рабинского, жившего за еврейской чертой оседлости на югозападе Российской империи — на Украине, и начинать надо с конца прошлого столетия, точнее — с 1884 года.

ГЛАВА 2

Житомир, Россия, 1884
Симон Рабинский был сапожником. Его жену, добрую, преданную женщину, звали Рахилью. У Рабинских было двое сыновей, и Симон души в них не чаял.
Младшему, Якову, исполнилось четырнадцать. Горячий мальчуган, острый на язык и скорый на руку, готовый чуть что спорить до хрипоты.
Шестнадцатилетний Иося был силачом ростом под два метра, с копной рыжих, как у матери, волос. Насколько Яков был горяч, настолько же Иося добродушен. Он никогда не злился, всегда хранил спокойствие и доброжелательность.
Рабинские были крайне бедны. Они жили в той части российского юга, куда входили Бессарабия, Украина, Крым и часть Белоруссии, — в черте оседлости. Границы этой черты установили еще в 1804 году, и только там разрешалось селиться евреям. Это было, по существу, огромное гетто. Москва и Петербург находились за его пределами — там только немногим богатым евреям удавалось получить за взятки вид на жительство.
Создание черты оседлости было всего лишь звеном в долгой цепи гонений. Евреи появились в Крыму еще в первом веке нашей эры. Позже иудаизм пришелся по душе хазарам, завоевавшим Крым, и они сделали его своей религией. Хазарское ханство стало, в сущности, еврейским государством. Это время стало для евреев временем мира и расцвета. Однако они оказались между двух огней: на севере укреплялись славяне, на юге поднимался пламенный меч ислама. В десятом веке славянские племена обрушились на хазар и рассеяли их без следа. Тогдато и началась мрачная летопись гонений на евреев в России.
После поражения мусульман и присоединения к России ее нынешних южных территорий православная церковь распространила свою власть на необъятную страну, и евреям пришлось несладко. Русское крестьянство издавна питало ненависть к евреям. Невежественному русскому крестьянину беспрестанно вдалбливали в голову, что евреи колдуны и пользуются кровью христиан в ритуальных целях. На тех, кто отказывался принять православие, обрушивались погромы. Но попытки заставить евреев переменить веру потерпели провал. Тогда из России выслали миллион евреев. Большинство их уехало в Польшу.
В неспокойные времена, когда Польшу не раз оккупировали, делили и разделяли, этот миллион евреев достался Екатерине Второй.
Была установлена черта оседлости. В 1827 году евреев изгнали из деревень и переселили в битком набитые еврейские кварталы местечек побольше. В том же году царским указом была установлена норма поставки еврейских рекрутов в царскую армию на четвертьвековую службу.
Симон Рабинский, житомирский сапожник, его верная жена Рахиль и сыновья были пленниками черты оседлости. Между евреями и коренным населением почти отсутствовали контакты. Единственные постоянные посетители извне — сборщики налогов. Часто, но не регулярно изза черты оседлости являлись толпы, жаждущие еврейской крови.

Изолированные от общества, евреи не питали преданности к матушкеРуси. Они говорили и писали не порусски, а на идише — искаженном немецком. Молились же на древнем иврите. Одеждой евреи тоже выделялись среди окрестных жителей. Они носили черные шляпы и длинные черные кафтаны.
Симон Рабинский вел точно такой же образ жизни, как его отец и дед. Они были очень бедны, каждая потраченная копейка вызывала бесконечные споры. Однако, несмотря на несказанно трудную жизнь, Рабинские придерживались весьма строгих правил. Обман, воровство считались чемто немыслимым.
Вся жизнь общины вращалась вокруг священных законов, синагоги и раввина, который был одновременно учителем, духовным пастырем, судьей и управляющим. Раввины в черте оседлости считались великими учеными. Их мудрость признавалась всеобъемлющей, а авторитет непререкаемым.
Внутри местечек действовало самоуправление, полностью подчиненное власти раввинов. Существовали свои суды, библейские и талмудические общества, приюты для сирот, общества, собиравшие приданое девушкам из бедных семей, общества, которые заботились о больных, стариках и инвалидах. Были духовные лица, специально занимавшиеся венчанием и составлением брачных контрактов. При каждой синагоге состоял избранный казначей и другие служители: чтецы псалмов, надзиратели за ритуальными банями… Не оставалось сферы жизни, которая бы не регулировалась общиной.
Бедные жертвовали для еще более бедных. Те — для совсем нищих. Благотворительность была одиннадцатой неписаной заповедью. Сверх того, полагалось заботиться о книжниках и духовенстве, чтобы житейские заботы не мешали их занятиям.
Многие говорили, что сапожник Симон Рабинский не уступает в учености ни одному раввину. А в черте оседлости, где все были нищие, авторитет человека немало зависел от его учености. Симон был старостой своей синагоги, каждый год его избирали на другие почетные должности. Мечтал он об одном: дать своим детям образование.
Евреи сравнивали Талмуд с бескрайним морем, до противоположного берега которого добраться нельзя, хотя бы ты всю жизнь только и делал, что корпел над Талмудом. Братья Рабинские долго изучали этот огромный свод законов, говорящих решительно обо всем — от поведения в обществе до личной гигиены.
Помимо Талмуда, дети Симона усердно учили Пятикнижие, то есть пять святых для евреев книг Моисея, составляющих Тору. Они изучали Мишну, народные легенды, мудрые изречения и комментарии к Библии, содержащиеся в Мидраше. Они изучали каббалу, книгу тайного учения, а сверх того — молитвы, песни, обычаи. Они изучали Маймонида и Раши, великих ученых средневековья.
Хотя Рабинским жилось трудно, они не считали свое бытие безрадостным. Вечно бурлили споры, обсуждались если не какиенибудь чрезвычайные происшествия, то предстоящие или уже состоявшиеся свадьбы, или бармицвэ, роды, похороны… Но главным праздником всегда оставалась суббота.
Один раз в неделю Симон Рабинский, как и всякий еврей, становился королем. Когда раздавался звук традиционного рожка, Симон прятал инструмент и начинал готовиться ко дню, посвященному Господу Богу. Как он любил звук этого рожка! Звук, который вот уже четыре тысячелетия призывает его народ к молитве и к бою. Симон отправлялся в баню, а Рахиль зажигала субботние свечи, произнося слова молитвы.
Затем он надевал свой субботний костюм — длинный черный шелковый кафтан и красивую шляпу, отороченную мехом. Взяв Иосю и Якова за руки, он гордо направлялся в синагогу.
К субботней трапезе они всегда приглашали какуюнибудь семью беднее их самих. При свете горящих свечей Симон благословлял хлеб и вино, благодаря Господа за все ниспосланное.
Затем Рахиль подавала фаршированную рыбу, куриный бульон с лапшой. После ужина он либо отправлялся навещать больных, либо принимал гостей у себя в мастерской, так как гостиной у него в доме, конечно, не было.
Всю субботу Симон Рабинский проводил в молитвах, благочестивых размышлениях и беседах со своими сыновьями, проверяя их знание религии и философии.
Когда солнце садилось, Симон с женой и детьми пели заключительную молитву: «Возрадуйся, Израиль… избави нас от бед».
Наутро он возвращался к мрачной действительности. В сыром подвале, служившем ему и жилищем и мастерской, Симон Рабинский сидел, согнувшись над своим верстаком, и при мерцающем свете свечи резал морщинистыми руками кожу. За работой он шептал те же молитвы, которые евреи твердили с времен изгнания в вавилонское рабство…
«Если я забуду тебя, Иерусалим, забудь меня десница моя. Прильпни язык мой к гортани моей, если не буду помнить тебя, если не поставлю Иерусалима во главе веселия моего» 5.
Молитва утешала — Симон Рабинский был глубоко религиозен. Но даже вера не могла облегчить жизнь в ужасающей нищете. «Доколе, Господи… доколе?.. — вопрошал он, бывало. — Доколе нам жить в этой непроглядной тьме?» И тут же утешал себя, повторяя проникновенно свой излюбленный пасхальный стих: «На будущий год — в Иерусалиме!»
На будущий год в Иерусалиме? Сбудется ли это когданибудь? Явится ли когданибудь Мессия, чтобы вернуть евреев на родину?

ГЛАВА 3

Яков и Иося шли домой из ТалмудТоры, религиозной школы. Иося шагал, низко опустив голову. Он задумался над отрывком из Библии, который они изучали сегодня. Рядом вприпрыжку, швыряясь камнями, несся неугомонный Яков. У него карманы всегда были набиты камнями — на случай, если нападут хулиганы.
Дойдя до угла, Яков схватил Иосю за руку.
— В мастерской Когана сегодня вечером опять собрание, — сказал он.
— Я уже слышал об этом, — ответил Иося.
— Пойдешь?
— Нет.
— Сегодня тебе надо бы пойти, — посоветовал Яков. — Будет выступать настоящий билуец из Палестины.
У Иоси забилось сердце. Настоящий билуец из Палестины! Как бы ему хотелось увидеть и послушать человека, который побывал в Палестине! Иося завидовал младшему брату, который тайком посещал собрания «Друзей Сиона». Эта новая организация, призывающая создавать отряды самообороны и готовиться к возвращению в Святую Землю, возбуждала его любопытство. Настоящий билуец! Нет, он не поддастся соблазну, ведь отец относится к «Друзьям Сиона» с неодобрением.
Они завернули за угол и вошли в мастерскую, поцеловав, как водится, мезузу — священный свиток в коробочке, прибитой к дверному косяку. Сильно пахло кожей. Отец поднял голову и улыбнулся.
— Здравствуй, отец, — сказали они в один голос и пошли за занавеску, в угол подвала, который служил им спальней.
Симон сразу почувствовал по их поведению, что они только что шептались о чемто тайном. Он догадывался, на что Яков подбивает брата, но не сказал ни слова. Пусть сами решат, подумал Симон. Не стоит навязывать им свою волю даже заговаривать первым. Пусть они придут ко мне сами.
По меркам местечка, Симона считали счастливчиком. Все в его семье здоровы, у него работа, которая, хоть и скудно, все же кормит их.
Смертность среди евреев была вдвое выше, чем среди остального населения России. Но бедствовали не одни евреи. По всей стране раздавались требования: земли, воли, реформ! Однако положение евреев было хуже некуда, так что их можно было найти во всех подпольных организациях, стремившихся свергнуть царское самодержавие.
Россию охватило брожение. Появились отважные люди, прямо призывавшие к восстанию. Лишь тогда царь Александр Второй отменил крепостное право и в числе прочих реформ несколько смягчил законы, касавшиеся евреев. Новые правила разрешали евреямремесленникам проживать в Москве. В Бессарабии евреям разрешили владеть землей.
Но реформы были явно недостаточны. Недовольство не исчезло, страна продолжала бурлить. Стараясь отвлечь внимание народа от истинных причин его бедственного положения, царские чиновники направили гнев людей на привычного козла отпущения — евреев. Ненависть к евреям, замешанная на религиозных предрассудках, усиливалась теперь поиском виновных. Русское правительство превращало антисемитизм в надежное политическое оружие. С помощью данных об участии евреев в террористической организации «Земля и воля» оно надеялось доказать, что революционное движение — это еврейский заговор с целью посеять анархию и под шумок захватить власть в России.
Это оружие тщательно оттачивалось и совершенствовалось до тех пор, пока обыватели не обрушили погромы на еврейские местечки в черте оседлости. Рекой потекла кровь. Погромщики бесчинствовали, грабили, насиловали, но полиция смотрела на это сквозь пальцы, а то и сама участвовала в погромах.
1 марта 1881 года на евреев обрушилась страшная катастрофа: был убит Александр Второй. Одна из участниц заговора оказалась еврейкой!
Годы, последовавшие за убийством царя, были ужасны Сигналом к погромам, начавшимся в городах и местечках черты оседлости, стала коронация Александра Третьего.
Наибольшим влиянием при дворе Александра Третьего пользовался заслуживший мрачную известность Победоносцев. В его глазах свобода, равенство, братство были крамолой, лозунгами черни, которой он объявил беспощадную войну.
Насчет евреев у Победоносцева были особые планы. В качестве оберпрокурора Святейшего Синода он заручился молчаливым согласием Православной Церкви на проведение в жизнь своего плана, сводившегося к вытеснению еврейского населения из России. Тех, кто не обратится в христианство или не согласится на изгнание, ждали погромы. Победоносцев провел с десяток законов, сведших на нет свободы, дарованные евреям.
После событий 1881 года евреи принялись искать выход из нового положения. Выдвигались сотни предложений, одно другого несбыточней. В общинах все громче раздавались голоса людей, называвших себя «Друзьями Сиона».
Появилась брошюра Леона Пинскера, где указывался путь решения еврейского вопроса. Брошюра призывала к освобождению собственными силами — единственной возможности вырваться из черты оседлости.
Группа еврейской молодежи из города Ромны действительно покинула черту и отправилась в Палестину с девизом «Beth Iakov Leku Ueneelkha» 6. Эта отважная группа из сорока человек получила широкую известность под названием БИЛУ, составленным из первых букв их девиза.
Билуйцы построили небольшую деревню в Саронской Долине и назвали ее Ришон Лецион — Первенец Сиона.
Погромы в черте оседлости усиливались и достигли пика жестокости в Пасхальную неделю 1882 года, после чего в Землю Обетованную подались новые группы билуйцев; Движение «Друзья Сиона» крепло с каждым днем. В Саронской долине билуйцы построили еще один поселок ПетахТиква — Врата Надежды, в Галилее основали РошПину — Краеугольный Камень, в Самарии — ЗихронИаков — Память о Иакове.
К 1884 году на Святой Земле уже было с полдюжины маленьких поселений, жители которых мужественно боролись за свое существование.
По ночам в Житомире и других городках черты оседлости происходили тайные собрания. Молодежь начинала бунтовать против вековой покорности отцов.
Яков Рабинский, младший из братьев, с головой окунулся в новую жизнь. Часто он лежал ночью без сна в углу, где спал вместе с братом, и глядел в темноту. Какое это было бы счастье — бросить все и отправиться в Святую Землю! Голова Якова была набита историями о славном прошлом евреев. Он часто воображал, как он, Яков Рабинский, плечом к плечу с Иудой Маккавеем изгоняет завоевателей из Иудеи и вместе с ним победоносно входит в Иерусалим.
Юноше представлялось, что он, Яков Рабинский, стоит рядом с Симоном БарГиорой, который восемнадцать месяцев удерживал Иерусалим под натиском Рима. Что он, закованный в цепи, следует за легендарным и гордым еврейским героем, брошенным в Риме на растерзание львам.
Или вот он, Яков Рабинский, сражается рядом с величайшим из героев БарКохбой, наводящим страх на римлян.
Или вот он там — в Геродиуме, Махерусе, Массаде, Бейтаре, где после долголетней осады легли все до последнего…
Однако более всех героев древности Якова привлекал рабби Акива, принявший мученическую смерть в Кесарии, — учитель, ученый и боец.
Яков стал ходить на собрания «Друзей Сиона», едва они появились в Житомире. Призыв к освобождению собственными силами звучал для него райской музыкой. «Друзьям Сиона» очень хотелось привлечь в свои ряды и его брата, силача Иосю, но тот держался в стороне.
Однако после того, как на собрании в свечной мастерской Когана выступил прибывший из Палестины член группы БИЛУ, Иося не выдержал. Он расспросил брата: какой он, этот билуец, что сказал, как себя вел.
— Думаю, Иося, тебе надо сходить со мной на собрание.
Иося вздохнул. Это означало первый раз в жизни вступить в спор с отцом.
— Ладно, — шепнул он наконец и до самого вечера молился, испрашивая прощения за грех, который собирался совершить.
Братья сказали отцу, что отправляются читать Кадиш — поминальную молитву по недавно скончавшемуся соседу. А сами поспешили в мастерскую свечника Когана. Как и отцовская, она располагалась в подвале. Здесь сладко пахло воском. Окна тщательно занавесили, а на улице выставили караул. Иося увидел среди присутствующих много знакомых, и это его сильно поразило. Выступал человек из Одессы, которого звали Владимиром.
Владимир держался и говорил совсем не так, как они. Он и выглядел совсем подругому: без бороды, без пейсов, одетый в кожаные сапоги и кожаную куртку. Как только он заговорил, Яков забыл обо всем на свете. Но Владимира то и дело перебивали издевательские голоса:
— Уж не Мессия ли ты, что зовешь нас на родину предков?
— А ты, случаем, не наткнулся на Мессию под кроватью, где прятался в дни погрома? — ответил Владимир.
— Ты уверен, что ты не царский агент?
— А ты уверен, что ты не следующая царская жертва? — парировал Владимир.
Наконец установилась тишина. Владимир говорил спокойно. Он кратко коснулся истории евреев в Польше и России, затем перешел к Германии и Австрии, потом заговорил о насильственном изгнании евреев из Франции и Англии.
Владимир напомнил, как Папа Римский призвал христиан освободить Святую Землю и как крестоносцы три столетия истребляли евреев именем Господа. Он рассказал об испанской инквизиции, во время которой над евреями именем церкви Христовой совершались самые невероятные зверства.

— Товарищи, нет такого места на свете, где бы над нами не издевались. Мы должны вновь стать нацией, вот в чем наше единственное спасение. Пинскер это понял, поняли «Друзья Сиона» и, наконец, билуйцы. Мы должны восстановить Дом Иакова.
Когда возвращались домой, Яков возбужденно говорил:
— Видишь, Иося? Я был прав! Даже рабби Липцин и тот пришел на собрание!
— Мне еще надо подумать, — уклончиво ответил Иося, но в глубине души он уже знал, что Владимир и Яков правы.
На улице было тихо и темно. Дойдя до дома, они быстро поцеловали мезузу и вошли. На верстаке горела свеча. Отец стоял в длинной ночной рубашке, заложив руки за спину.
— Здравствуй, отец, — сказали они скороговоркой, спеша пройти за занавеску.
— Подождите! — приказал Симон.
Братья подошли к верстаку. В эту минуту послышался голос матери:
— Симон, ребята дома?
— Дома.
— Скажи им, чтобы не ходили так поздно.
— Ладно, мать, — ответил Симон. — Ложись, я им скажу.
Симон взглянул сначала на Якова, затем на Иосю, затем опять на Якова.
— Я завтра скажу вдове Горовица, что теперь ее покойному мужу Царство Небесное обеспечено: оба моих сына прочитали по нему Кадиш.
Иося не мог лгать отцу.
— Мы не молились за упокой Горовица, — пробормотал он.
Симон изобразил удивление и поднял руки.
— Вот как! Впрочем, мне следовало догадаться. Вы, верно, невесту смотрели. Как раз сегодня у меня был Абрам, наш шадхен. Говорит: «Хороший парень этот твой Иося. Он приведет к тебе в дом богатейшую невесту». Представляешь, Иося? Он подыскивает для тебя невесту.
— Никакой невесты мы не смотрели, — вырвалось у Иоси.
— Как? Вы не были ни на смотринах, ни на молитвенном собрании?.. Может, вы в синагоге задержались за священными книгами?
— Нет, отец, — чуть слышно ответил Иося.
Яков не мог больше сдерживаться и крикнул:
— Мы были на собрании «Друзей Сиона»!
Иося с глуповатым видом уставился на отца, краснея и кусая губы, а Яков был рад, что наконецто сказал отцу правду. Симон вздохнул и пристально посмотрел на сыновей.
— Вы меня обидели, — сказал он наконец.
— Именно поэтому мы и молчали. Не хотели обижать тебя, — ответил Иося.
— Я обижен не тем, что вы пошли на собрание «Друзей Сиона», а тем, что сыновья Симона Рабинского не доверяют своему отцу.
Теперь и Яков смутился.
— Но ведь если бы мы тебе сказали, ты бы мог и запретить.
— Нука, Яков, скажи мне, когда я запрещал вам набираться знаний? Разве я вам когданибудь запрещал читать книжки? Даже когда тебе взбрело на ум прочесть, прости Господи, христианское Евангелие, разве я тебе запретил?
— Нет, отец, — ответил Яков.
— Нам пора поговорить в открытую, — сказал Симон.
Рыжие волосы Иоси светились в розовом свете свечи. Он стоял перед отцом, на целую голову выше его, и говорил без колебаний. Иося был медлителен, но, раз приняв решение, редко менял его.
— Мы с Яковом не хотели обижать тебя потому, что знаем, как ты относишься к «Друзьям Сиона» и к новым идеям. Но я рад, что пошел сегодня на собрание.
— Я тоже рад, что ты пошел, — ответил Симон.
— Рабби Липцин предложил мне записаться в отряд самообороны.
— Рабби Липцин нарушает столько обычаев, что я начинаю сомневаться, еврей ли он.
— В томто и дело, отец, — сказал Иося. — Тебя просто пугают эти новые идеи.
Симон вышел изза верстака, обнял сыновей за плечи, повел их за занавеску и усадил там на койку.
— Вы думаете, я не понимаю, что происходит в ваших головах? Новые идеи — смотрика! Совершенно те же разговоры об освобождении и самообороне велись, еще когда я был мальчишкой. Вы переживаете сейчас кризис, который переживает в своей жизни каждый еврей. Вам хочется найти ответ на мучающие вас вопросы, найти свое место в жизни. В вашем возрасте я даже подумывал о крещении. Так что напрасно вы думаете, будто я не смогу вас понять.
Иося был поражен. Его отец подумывал о крещении!
— А что плохого, если мы хотим постоять за себя? Разве грешно бороться за лучшую жизнь? — запальчиво спросил Яков.
— Ты — еврей, — ответил отец, — а это налагает коекакие обязанности.
— Прятаться под кровать, когда придут бандиты?
— Не повышай голоса на отца, — бросил Иося.
— Никто не говорит, что быть евреем — легко. Мы родились не затем, чтобы наслаждаться благами жизни. Мы пришли на свет, чтобы соблюдать законы, установленные Господом. Вот наша миссия, вот наша цель.
— А то, как живем, — расплата! — резко ответил Яков.
— Придет время, и явится Мессия. Он поведет нас назад на родину, — невозмутимо продолжал Симон, — и я не
думаю, что дело Якова Рабинского — подвергать сомнению мудрость Всевышнего. Я думаю, дело Якова Рабинского состоит в том, чтобы жить по законам Священной Торы.
В глазах Якова заблестели слезы гнева.
— Я вовсе не сомневаюсь в мудрости Всевышнего, — крикнул он, — я только сомневаюсь в мудрости некоторых людей, которые берутся толковать эти законы.
Наступило молчание. Иося нервно глотал слюну. Никто никогда не смел говорить с его отцом в таком тоне. Но в глубине души он восхищался смелостью брата.
— Если мы сотворены по образу и подобию Бога, — продолжал Яков, — то Мессия живет в каждом из нас, а тот Мессия, который в моей душе, велит мне обороняться и стоять за себя. Он повелевает мне присоединиться к «Друзьям Сиона» и отправиться с ними в Землю Обетованную. Вот что мне велит Мессия, отец.
Симон Рабинский был попрежнему невозмутим.
— За тысячи лет нашей истории мы немало настрадались от всякого рода лжемессий. Боюсь, ты тоже попался на удочку одного из них.
— А как же мне отличить настоящего от мнимого? — вызывающе спросил Яков.
— Вопрос заключается вовсе не в том, распознает ли и признает ли Яков Рабинский Мессию. Вопрос заключается в том, признает ли Мессия Якова Рабинского. Если Яков Рабинский начнет отходить от Господних законов и прислушиваться к мнимым пророкам, то Мессия, безусловно, не признает его за еврея. Я предлагаю поэтому Якову Рабинскому, чтобы он оставался евреем и следовал дорогой своего отца, своего народа.

ГЛАВА 4

— Бей жидов!
Через окно, разбив стекло, в класс влетел камень. Раввин поспешно повел ребят черным ходом в подвал. На улицах обезумевшие от страха евреи беспорядочно бежали кто куда в тщетных поисках укрытия от озверевшей толпы, насчитывавшей по меньшей мере тысячу человек.
— Бей жидов! — исступленно орала толпа. — Бей жидов!
Это был очередной погром, вдохновителем которого был Андреев, горбатый директор местной гимназии и один из самых ярых антисемитов в Житомире. Гимназисты Андреева, ворвавшись в еврейские кварталы, били окна, громили лавки, выволакивали на улицу евреев, которые не успели спрятаться, и жестоко избивали их.
— Бей жидов!.. Бей жидов!.. Бей жидов!..
Яков и Иося бросились домой. Они спешили по узким пустынным закоулкам, чтобы защитить и спасти родителей. То и дело раздавался топот казачьих лошадей, исступленный рев гимназистов, и братьям не раз приходилось прятаться.
Но вот они свернули на свою улицу и напоролись на шайку хулиганов в гимназических фуражках — это были ученики Андреева.
— Вот еще двое!
Яков и Иося повернули назад, стремясь увести их от родительского дома. С визгом и улюлюканьем гимназисты бросились за ними. Погоня продолжалась, пока гимназисты не загнали братьев в тупик. Иося и Яков стояли, припертые к стене, тяжело дыша и вытирая пот, ливший с них градом, а гимназисты, образовав полукруг, подступали все ближе. Главарь погромщиков с куском трубы в руке подошел совсем близко и замахнулся на Иосю.
Иося отбил удар, схватил гимназиста и что было силы швырнул его на остальную банду. Яков, всегда носивший в карманах камни, поддержал брата. Швырялся он метко, и тут же двое хулиганов схватились за пробитые головы. Этого хватило, чтобы гимназисты, не ожидавшие сопротивления, обратились в бегство.
Ребята помчались домой.
— Мать! Отец!
В мастерской все было разбито вдребезги. Они нашли обезумевшую от страха мать в дальнем углу. Иося бросился к ней.
— Где отец?
— Тора! — крикнула мать. — Тора!
В это время Симон Рабинский пробирался к амвону горящей синагоги. Он раздвинул занавес с вытканными десятью заповедями и достал Тору, пергаментный свиток Моисеева Пятикнижия.
Симон прижал священный свиток к груди, чтобы защитить его от пламени, и, пошатываясь, стал пробираться к выходу. Изза дыма нечем было дышать. Коекак он дополз до выхода.
Десятка два молодчиков ждали его на улице.
— Бей жида!
Симон прополз на коленях несколько шагов и рухнул без сознания, прикрыв Тору своим телом. Ему раскроили череп дубинкой, кованые сапоги обезобразили лицо…
В смертельной муке Симон Рабинский выкрикнул:
— Слушай, Израиль…
Его труп был изуродован до неузнаваемости. Тору погромщики бросили в огонь.
Все житомирское гетто оплакивало гибель Симона Рабинского, который умер самой достойной для еврея смертью — защищая Тору. Его похоронили вместе с десятками других жертв андреевского погрома.
Для Рахили Рабинской гибель мужа стала очередным звеном в бесконечной цепи трагедий, из которых состояла ее жизнь. Но на этот раз ее силы и воля были надломлены. Сыновья не могли ее утешить. Родственники увезли Рахиль в другое местечко.
Иося и Яков ходили два раза в неделю в синагогу читать Кадиш по отцу. Иося помнил, как старался отец жить настоящим евреем, чтобы Мессия немедленно признал его. Всю жизнь отец посвятил одному — блюсти закон Божий. Может быть, он был прав, и жизнь действительно дана евреям не для того, чтобы наслаждаться ею, а чтобы хранить Божьи законы? Убитый горем Иося пытался найти хоть какоенибудь оправдание гибели отца.
В душе Якова бушевала ненависть. Даже во время молитвы его душила злоба, и он не находил себе места от желания мстить.
Иося понимал, что происходит с братом, и не спускал с него глаз. Он пытался успокоить его и утешал как мог, но все было бесполезно.
Через месяц после гибели Симона Рабинского Яков взял длинный отцовский нож, ночью украдкой вышел из дома и направился на улицу, где жил Андреев.
Иося проснулся от неясного ощущения тревоги. Заметив, что брата нет, он тут же натянул одежду и выбежал на улицу. Иося знал, куда мог направиться Яков.
В четыре часа утра Яков Рабинский постучал медным молотком в дверь андреевского дома. Когда горбун приоткрыл дверь, Яков выскочил из темноты и по самую рукоятку всадил ему нож в сердце. Андреев коротко взвизгнул и упал замертво.
Иося застал брата над трупом убитого, от которого тот не мог оторвать взгляда. Он схватил его за руку и потащил прочь.
Сутки они прятались в подвале рабби Липцина. Весть об убийстве Андреева распространилась с быстротой молнии. Еврейские старейшины собрались и приняли решение.
— Есть основания опасаться, что вас узнали, — сказал раввин, вернувшись с собрания. — Какието люди будто бы видели тебя, Иося.
Иося принялся кусать губы, но даже не заикнулся о том, что пытался помешать убийству. Яков же не чувствовал никакого раскаяния.
— С удовольствием повторил бы сейчас то же самое, — сказал он.
— Мы, конечно, понимаем, почему ты сделал это, — сказал раввин, — но все равно это тебя не оправдывает. Может разразиться новый погром. С другой стороны… мы — евреи, и справедливости нам ждать не приходится. Поэтому принято решение, которому вы должны безоговорочно подчиниться.
— Да, рабби, — сказал Иося.
— Вы переоденетесь гоями. Дадим вам продукты и деньги, которых хватит на неделю. Вы должны сейчас же покинуть Житомир и никогда сюда не возвращаться.
Так в 1884 году Яков и Иося Рабинские, четырнадцати и шестнадцати лет, стали беглецами. Они шли на восток, в сторону города Лубны, что километрах в ста с лишним от Житомира. Шли только по ночам, а днем прятались. В Лубнах они сразу направились к раввину — в городе о них уже знали. Здесь тоже собрали старейшин, и было решено дать им продуктов и денег еще на неделю. На этот раз они направились в Харьков в надежде, что в большом городе их будут искать не так упорно.
Прошло двадцать дней, прежде чем им удалось добраться до Харькова. К тому времени по всей черте оседлости только и говорили что о братьях Рабинских. Власти считали их поимку делом чести. Две недели парни скрывались в сыром подвале харьковской синагоги. Об этом знали только Раввин и коекто из старейшин.
Наконец рабби Соломон спустился к ним в подвал.
— Здесь тоже небезопасно, — сказал он. — Через несколько дней вас все равно найдут. Полицейские уже ходят вокруг и разнюхивают. А на носу зима, пробираться дальше станет почти невозможно.
Рабби вздохнул и покачал головой.
— Мы пытались раздобыть для вас бумаги, которые позволили бы вам выбраться, но, боюсь, это не получится: уж больно хорошо вас знают в полиции. Остается одно: тут в деревнях живет несколько еврейских семейств, выдающих себя за крещеных. Нам кажется, вам лучше всего пересидеть у них хотя бы до весны.
— Рабби Соломон, — ответил Яков, — я очень благодарен за все, что вы сделали для нас, но мы с братом уже приняли другое решение.
— А именно?
— Мы отправимся в Палестину, — сказал Яков.
Старик был ошеломлен.
— В Палестину? А как?
— Мы уже продумали маршрут. С Божьей помощью доберемся.
— Конечно, Бог вам поможет, но, знаете, всетаки нехорошо, когда люди пытаются заставить Бога совершить чудо. До Одессы добрых шестьсот верст. И если вы даже доберетесь туда, вам все равно не сесть на пароход без бумаг.
— А мы пойдем вовсе не через Одессу.

— Но ведь другого пути нет.
— А пешком?
Рабби Соломон открыл рот от удивления.
— Моисей странствовал сорок лет, — сказал Яков, — мы управимся быстрее.
— Молодой человек, мне очень хорошо известно, что Моисею пришлось странствовать сорок лет. Однако как вы собираетесь добраться до Палестины?
— Сейчас скажу, — вступил в разговор Иося. — Мы отправимся на юг. Как раз на юге нас не станут разыскивать. Мы выберемся из черты, проберемся в Грузию, а оттуда в Турцию.
— Это же чистое безумие! То, что вы задумали, совершить невозможно. Неужели вы в самом деле надеетесь пройти пешком свыше трех тысяч верст по совершенно незнакомой местности, перевалить через высочайшие горы, и вдобавок скрываясь от полиции? Да ведь у вас еще молоко на губах не обсохло!
Глаза Якова горели, когда он поднял их на раввина.
— Господь соберет своих сыновей и дочерей со всех концов земли! — убежденно сказал он.
Вот так и получилось, что братья Рабинские, которых разыскивали по делу об убийстве, покинули Харьков и направились сначала на восток, а затем повернули на юг. Зимой, по ночам, в нечеловеческий мороз, по льду и снегу они шли, обмотав тряпками ступни, — шаг за шагом, версту за верстой, неделю за неделей.
Весной они дошли до Ростова. Местные евреи приняли их, накормили и обогрели, дали новую одежду. Несколько недель братья восстанавливали силы, прежде чем продолжить свой путь.
Хотя погода теперь не мешала, двигаться приходилось с еще большей осторожностью — они вышли за черту оседлости и не могли больше рассчитывать на помощь еврейских общин.
Тем временем приближалась новая зима.
Братьям пришлось решиться на трудный выбор: либо попытаться зимой перевалить через Кавказский хребет, либо попробовать перебраться через Черное море на какомнибудь судне.
В Ставрополе им удалось украсть одежду и пищу для похода. Затем, спасаясь от полиции, братья забрались в горы и направились в сторону Армении.
И снова лютая зима. Теперь они шли днем, пробираясь через перевалы и воруя еду в деревнях. Прошлая зима закалила их, и они чувствовали себя уверенно. Все сильнее их тянуло в Палестину, это поддерживало их силы. Но дорога давалась трудно. Когда становилось совсем невмоготу, Яков читал по памяти Библию.
Но вот настала вторая весна. Перейдя границу, они впервые вдохнули воздух свободы: «матушкаРоссия» осталась навсегда позади.
Теперь им не требовалось скрываться. Вокруг была загадочная страна, все звучало и даже пахло както непривычно. В Восточной Турции много гор, и пробирались они медленно. У них не было ни документов, ни еды. Когда пищу не удавалось украсть, они нанимались на полевые работы. Дважды той весной их сажали в тюрьму, правда ненадолго.
Иося решил, что пора перестать воровать: ведь если поймают, могут отправить обратно в Россию.
В середине лета братья миновали подножие горы Арарат, к которой в незапамятные времена причалил Ноев ковчег. Они спешили дальше на юг, пока не наступили холода.
В каждой деревне они первым делом спрашивали: «Евреи здесь есть?»
В некоторых деревнях действительно жили евреи. Они встречали братьев подоброму, приглашали к себе в дома кормили, одевали, давали отдохнуть. Это были простые крестьяне, невежественные и суеверные. Тем не менее они свято чтили Тору, соблюдали субботу и праздники.
— Евреи здесь есть?
— Мы евреи.
— Мы хотим поговорить с вашим раввином.
— Куда вы, ребята, идете?
— В Землю Обетованную.
Эти слова творили чудеса и всюду служили пропуском.
— Евреи здесь есть?
— В соседней деревне живет несколько семей…
Ни разу им не отказали в гостеприимстве.
Так прошло еще два года. Братья упрямо продолжали свой путь, останавливаясь лишь для отдыха и чтобы заработать на хлеб.
— Евреи здесь есть?
И вот они добрались до сирийской границы. Еще одна незнакомая страна.
В Алеппо братья впервые познакомились с арабским миром. Они шли по базарам, по покрытым грязью и навозом переулкам, а с минаретов раздавались мусульманские песнопения…
Наконец перед ними предстала синезеленая гладь Средиземного моря. Море появилось внезапно, и после холодных горных ветров они обливались потом, угодив в тридцатиградусную жару. Они шли вдоль берега все дальше к югу.
— Евреи здесь есть?
Да, здесь тоже были евреи, но опять совсем другие, во всем похожие на арабов: та же одежда, тот же язык. Они, однако, знали и иврит и Тору. Точно так же, как и в российской черте оседлости и в Турции, эти евреи без лишних расспросов оказывали братьям Рабинским гостеприимство, делились с ними пищей и кровом и так же благословляли их на святой подвиг.
Путь вел теперь в Ливан — через Триполи и Бейрут. И вот они уже совсем близко от Земли Обетованной.
— Евреи здесь есть?
Шел 1888 год. Минуло сорок месяцев с той ночи, когда братья бежали из Житомира. Иося стал стройным атлетом. Ему исполнилось двадцать лет, и теперь он носил пламеннорыжую бороду.
Якову исполнилось восемнадцать. Он тоже возмужал и окреп за время похода, но почти не вырос, да и характер его не изменился — остался таким же дерзким и беспокойным.
Они стояли на вершине горы. Перед ними простиралась долина. Яков и Иося Рабинские смотрели вниз на Хулу в Северной Галилее. Иося присел на скалу и заплакал. Их поход наконецто закончился.
Яков положил руку на плечо брата:
— Мы дома, Иося! Мы дома!

ГЛАВА 5

Они смотрели с вершины горы на простиравшуюся перед ними страну. По ту сторону долины, на ливанской стороне, возвышался покрытый снегом Хермон. Под ними лежало озеро Хула. Справа в горах приютилась арабская деревушка. Иося Рабинский был охвачен волнением, какого он еще ни разу не испытывал. До чего же прекрасна Земля Обетованная, если смотреть отсюда! Он поклялся, как это часто делают молодые люди, что обязательно вернется сюда и будет долго смотреть на эту землю, когда она станет его землей.
Братья провели сутки на вершине горы, а на следующее утро спустились к арабской деревушке. Белые саманные домики, теснившиеся в ложбинке, сияли в утреннем солнце. Луга и оливковые рощи тянулись вниз до самого озера. Ишаки перевозили тощие снопики невзрачного урожая. В виноградниках мелькали женщины. Деревушка была, вероятно, такой же, как и тысячу лет назад.
Чем ближе Иося и Яков подходили к селению, тем оно становилось непригляднее. Вскоре братьям ударила в нос невыносимая вонь. В деревне их встретили подозрительно. Женщины с закутанными лицами поспешно спрятались в убогие хижины. Улицы здесь были сплошь покрыты верблюжьим и ослиным навозом, над которым кружили тучи мух. Сонная собака лежала без движения в сточной канаве, наслаждаясь прохладной сыростью. Половина домов была полуразрушена, в них, разделенные перегородками, жили вместе люди и скот.
Братья остановились возле деревенского колодца, у которого разговаривали стройные девушки с огромными кувшинами на головах.
Как только к колодцу подошли чужие мужчины, все мгновенно замолкли.
— Можно попить? — спросил Иося.
Никто не ответил. Братья сами вытащили ведро воды, умылись, напились, наполнили свои фляги и двинулись дальше.
Чуть в стороне стояла покосившаяся хижина, служившая кофейней. Мужчины лениво сидели или лежали на драных коврах, предоставляя женам работать в поле. Некоторые играли в нарды. В воздухе пахло крепким кофе, табаком, гашишем.
— Нам бы хотелось спросить коечто, — сказал Иося.
После некоторого молчания поднялся один араб и велел им следовать за собой. Он повел их за деревню, в сторону речушки. Там стояла небольшая мечеть с минаретом, рядом с ней — небольшое помещение, в котором размещалось деревенское начальство. Их пригласили войти и предложили сесть. Высокие толстые стены были побелены известкой, окна хорошо пригнаны, отчего в комнате задерживалась прохлада. По всей длине стен стояли широкие скамьи с пестрыми подушками. Над ними висели сабли, пистолеты, портреты какихто людей, некоторые из них были одеты поевропейски.
Вошел мужчина лет двадцати пяти в полосатом халате до колен, в головном уборе с черной окантовкой. Похоже, что это был состоятельный человек.
— Меня зовут Камал, я мухтар села АбуЙеша, — сказал он и хлопнул в ладоши, блеснув кольцами на пальцах.
Гостям подали фрукты и кофе. В комнате воцарилось молчание. Затем один за другим стали входить старейшины села.
К удивлению братьев, Камал немного говорил на иврите.
— На месте, где стоит эта деревня, похоронен, по преданию, Иисус Навин, — сказал он. — Иисус Навин не только еврейский герой, но и мусульманский пророк.
Затем, по арабскому обычаю не задавая прямых вопросов, Камал повел беседу вокруг да около, чтобы узнать, кто они такие, эти гости, и зачем прибыли. Под конец он осторожно осведомился, не заблудились ли они, так как еще не было случая, чтобы хоть один еврей забрел в Хулу.
Иося пояснил, что они пришли с севера и ищут ближайшее еврейское селение. Через полчаса окольных расспросов Камал окончательно убедился, что эти двое не собираются селиться в его владениях, и рассказал, что он не только местный мухтар и владелец всей земли в АбуЙеше, но еще и духовный вождь общины, единственный грамотный человек в деревне.
Иосе мухтар понравился, но чем именно, он не смог бы объяснить. Он рассказал Камалу об их бегстве из России, долгом путешествии, о том, что они мечтают поселиться в Святой Земле и обрабатывать ее. Отведав фруктов, гости стали прощаться.
— Вы найдете евреев километрах в тридцати к югу. Если поднажать и не сворачивать с дороги, туда можно добраться еще засветло — в РошПину.
РошПина! Неужели правда! Они не раз слышали это название еще в Житомире.
— РошПина на полпути от Хулы до Тивериадского озера. Вам попадется по дороге большой курган. Под ним — древний город Хоцор… Да поможет вам Аллах в пути!
Дорога шла по полям села АбуЙеши, затем — вдоль зловонных болот Хулы. Иося оглянулся и посмотрел туда, где они стояли утром.
— Я вернусь, — сказал Иося себе, — я обязательно вернусь…
В полдень они дошли до кургана, о котором говорил Камал. Взбираясь наверх, они все время думали, что здесь похоронен древний Хоцор. Иося снова разволновался:
— Ты только подумай! Может быть, Иисус Навин стоял на этом самом месте, сражаясь с хананеянами.
На Святой Земле он пришел в такое приподнятое настроение, что совершенно не замечал угрюмого состояния брата. Яков не хотел огорчать Иосю и поэтому молчал, но его настроение портилось с каждым часом.
В сумерках они дошли до РошПины, Краеугольного Камня, самого северного из еврейских поселений. Их появление вызвало суматоху. Братьев привели в небольшое здание, служившее местом для сходок, и стали жадно расспрашивать. Но они покинули Житомир сорок месяцев назад и могли рассказывать лишь то, что после 1888 года погромы становились с каждым разом все страшнее.
РошПина жестоко разочаровала братьев. Вместо цветущих хозяйств они нашли запущенную деревню. Несколько десятков евреев жили здесь лишь немного лучше, чем арабы в АбуЙеше.
— Порой я думаю, что, пожалуй, стоило бы остаться в России, — сказал один из поселенцев. — Там мы по крайней мере жили среди евреев: читали книги, слушали музыку, было с кем поговорить, были женщины. Здесь ничего этого нет и в помине.
— Но как же! Ведь сколько говорили на собраниях «Друзей Сиона»… — вставил Иося.
— Ну, конечно, сначала мы тоже были полны решимости, но вскоре растеряли все идеалы. Вы только посмотрите! Все так запущено, здесь уже ничего не сможет вырасти. То немногое, что у нас есть, крадут бедуины, а что остается после них, отнимают турки. На вашем месте, ребята, я пошел бы в Яффу и на первом же пароходе уплыл в Америку. Если бы не помощь Ротшильда, Гирша и Шумана, мы бы здесь давно подохли с голоду.
«Какая чушь», — подумал Иося.
Наутро они покинули РошПину и направились через горы в Сафед, один из четырех городов, которые евреи почитали священными, расположенный на красивом холме, что отделяет Хулу от Галилеи. В Сафеде жило уже четвертое поколение евреев, изучающих тайное учение каббалы, и Иося надеялся, что их разочарование развеется. Однако повторилось то же, что и в РошПине. Братья встретили несколько сот стариков, которые только и знали, что корпели над книгами. Жили они на пожертвования евреев всего мира и ничуть не думали о восстановлении Дома Иакова. Они хотели только одного: сидеть тихо, хотя бы и в нищете, и изучать священные книги.
Наутро братья Рабинские ушли из Сафеда. Они поднялись на гору Канаан, расположенную неподалеку, и сделали там привал. Перед ними открывалась великолепная картина. Позади была конусообразная гора, на которой расположен Сафед, а дальше к югу — Тивериадское озеро. На севере — склоны Хулы. Именно здесь Иося впервые ступил на родную землю. Да, клялся он еще и еще, когданибудь это будет его собственная земля.
Яков не скрывал больше горечи:
— Всю нашу жизнь, все молитвы мы посвятили одному. И вот — смотри!
Иося обнял брата за плечи.
— Я смотрю. Посмотри и ты. Посмотри, какая кругом красота! Вот увидишь, когданибудь мы сделаем так, чтобы все в этой стране стало таким же красивым.
— Я уже не знаю, во что мне еще верить, — тихо ответил Яков. — Все эти ночи в горах, когда мы коченели от холода… весь летний зной… к этому ли мы стремились?
— Ну ладно, нечего падать духом. Завтра мы пойдем в Иерусалим.
Иерусалим! Услышав магическое слово, Яков воспрял духом.
На следующее утро они спустились с горы Канаан и двинулись на юг, вдоль Тивериадского озера, пересекли Гиносарскую долину, миновали Арбель и Хитимские выступы, где сын курдов Саладин когдато разбил крестоносцев.
Чем дальше они шли, тем становились печальнее.
В Земле Обетованной отнюдь не текли молоко и мед. Это была страна зловонных болот, оголенных склонов, каменистых полей и бесплодной почвы. Эта земля давно растеряла свое древнее плодородие и лежала перед ними голая, вся в ранах.

В центре Галилеи они поднялись на прославленную гору Табор, которая сыграла такую большую роль в истории их народа. Здесь еврейская Жанна д'Арк Девора и ее полководец Барак устроили засаду, наголову разбив врага, который пытался завладеть страной. Вокруг со времен крестоносцев лежали руины, а неподалеку, на месте, где произошло преображение Христово, стоял маленький монастырь. С грустью смотрели братья на безрадостную картину, представшую их глазам: серая, лишенная растительности, умирающая земля.
Они продолжали путь с тяжелым сердцем, окруженные тенями прошлого. Вот гора Гильбоа, где в битве пали Саул и Ионафан и где похоронен Гедеон, вот Вифлеем и Иерихон…
Дойдя до Иудейских гор, они снова воспряли духом! Древние террасы стояли еще с того времени, когда сотни тысяч евреев пожинали здесь богатые плоды земли. Теперь от изобилия не осталось и следа: склоны гор лежали нагие, выветрившиеся. И все же один вид этих древних террас глубоко взволновал юношей,
Добравшись до вершины, Иося и Яков Рабинские наконец увидели город Давида!
Иерусалим! Кровь их сердца, самая сокровенная мечта! В это мгновение они забыли все горести и перенесенные муки. Братья вошли в город через Дамасские ворота и направились по узким проулкам и торговым рядам к знаменитой синагоге Хурва.
— Эх, был бы отец с нами! — вздохнул Иося.
— Если я тебя забуду, Иерусалим… — прошептал Яков молитву изгнанников.
От синагоги они пошли к единственной стене, сохранившейся от древнего Храма. Эта стена, величайшая святыня для всех евреев, стояла рядом с мечетью Омара.
Когда братья стали искать ночлег, их постигло жестокое разочарование. Впервые Иося и Яков столкнулись с тем, что евреи отказывают им в гостеприимстве.
Евреи Иерусалима — хасиды, религиозные фанатики — толковали закон Божий с такой строгостью, что им приходилось отказываться от очень многого. Даже в черте оседлости эти сектанты жили обособленно от всех прочих евреев. Они с неприязнью относились к билуйцам, а «Друзей Сиона» считали богоотступниками.
В эту ночь братья чувствовали себя непрошеными гостями в собственной стране. Они распрощались с Иерусалимом, спустились с Иудейских гор и направились в Яффу.
Этот древнейший город, служивший портом еще финикийцам, очень походил на Бейрут, Алеппо или Триполи. Те же узкие улицы, та же грязь и то же запустение. Правда, неподалеку находились несколько еврейских селений: РишонЛецион, Реховот, ПетахТиква. В самой Яффе жили евреиторговцы, было даже агентство для еврейских иммигрантов. Здесьто они и узнали наконец всю правду. Во всей Палестинской провинции Оттоманской империи проживало всего лишь тысяч пять евреев, в основном старики, посвятившие жизнь молитве. Они жили в четырех городах, считавшихся святыми: Сафеде, Хевроне, Иерусалиме и Тивериаде. Сельскохозяйственные поселения, созданные руками евреев, были в очень тяжелом положении. Они существовали только благодаря помощи богатых европейских евреев: барона де Гирша, Ротшильда и швейцарского миллионера де Шумана. Высокие идеалы билуйцев понемногу улетучивались. Одно дело — мечтать о восстановлении Дома Иакова в какомнибудь подвале в черте оседлости и совсем другое — преодолевать нечеловеческие трудности в самой Палестине. У билуйцев не было никакого сельскохозяйственного опыта. Их богатые покровители посылали им на помощь специалистов, но в итоге все сводилось к использованию дешевой, рабочей силы арабов и выращиванию двухтрех культур на экспорт: маслин, цитрусовых, винограда. Вести настоящее хозяйство никто не пытался.
Доходы евреев облагались огромными налогами, перед ними воздвигались немыслимые преграды и ограничения. Разбойничьи банды бедуинов смотрели на них, как на обреченных, так как евреи не умели, да и не хотели, обороняться.
И все же в окрестностях Яффы набралось несколько молодых парней вроде братьев Рабинских, перенявших идеи билуйцев. Задача возродить обнищавшую страну казалась почти невыполнимой, но если бы в стране собралось побольше евреев, можно было бы попробовать. Иося считал, что рано или поздно российские евреи ринутся в Палестину толпами, — погромы происходили все чаще, а черта оседлости уже была охвачена брожением.
…Прошел целый год, прежде чем пришел ответ от рабби Липцина. Он писал, что их мать скончалась от безутешного горя.
Прошло еще пять лет. Яков и Иося превратились в настоящих мужчин. Они работали то в порту, то на полях еврейских колоний батраками или надсмотрщиками. Работали и каменщиками, когда по инициативе богатого английского еврея Моисея Монтефиоре иммигранты стали селиться за пределами Старого города и в Иерусалиме началось новое строительство. Строительным материалом служил известняк, добываемый в Иудейских горах.
Малопомалу братья отвыкли от религиозных обрядов, которые играли такую большую роль в черте оседлости. Лишь по великим праздникам они отправлялись в Иерусалим, а в молитве проводили только ЙомКиппур, День искупления, да еще РошГашану. Яков и Иося постепенно стали евреями совершенно нового склада. Они были молоды, сильны, но им не хватало ясной цели и соплеменников, оставленных в Европе.
Прошло еще три года. За это время в страну прибыло лишь несколько десятков поселенцев, живших на подаяния благодетелей. Но пока Яков и Иося прозябали, казалось, бесцельно в Палестине, на другом конце земли происходили Драматические события, которые определили их судьбы, а также судьбу каждого еврея на многие времена.

продолжение

всю книгу можно приобрести в интернет-магазине