Call of Zion

просмотров 5471

Книга "ИСХОД" - Леон Юрис - главы 7, 8, 9

начало глава 1

предыдущие главы 2, 3, 4, 5, 6

ГЛАВА 7

— Ваш ход, сэр, — повторил Фред Колдуэлл.
— Да, да, простите, пожалуйста! — Генерал Сазерленд долго смотрел на доску, потом пошел пешкой. Колдуэлл сделал ход конем, и Сазерленд двинул своего коня.
— Вот черт! — выругался генерал, заметив, что трубка у него потухла. Он вновь зажег ее.
Оба подняли головы, когда до них донесся слабый, но непрерывный вой сирен. Сазерленд посмотрел на стенные часы: это, вероятно, беженцы с перехваченного судна.
— «Врата надежды», «Башня Сиона», «Земля Обетованная», «Звезда Давида», — произнес Колдуэлл с издевкой. — Цветистые они придумывают названия для своих лоханок, ничего не скажешь.
Сазерленд наморщил лоб. Он пытался сосредоточиться на следующем ходе, однако в ушах не утихал вой сирен. Генерал смотрел на фигуры из слоновой кости, но видел перед собой не шахматную доску, а колонну грузовиков, битком набитых измученными страхом людьми, пулеметы, бронемашины.
— Если не возражаете, Колдуэлл, я пойду спать.
— Чтонибудь случилось?
— Нет. Спокойной ночи.
Генерал быстро вышел из комнаты, запер за собой дверь спальни и расстегнул куртку. Ему показалось, что сирены воют невыносимо громко. Он закрыл окна, чтобы оборвать этот навязчивый звук, но все равно слышал его.
Брюс Сазерленд стоял перед зеркалом и спрашивал себя, что же. с ним случилось. С ним, Сазерлендом из Сазерленд Хайтс. Вся его жизнь была еще одной блестящей карьерой в череде блестящих карьер, которая тянется с тех самых пор, как на свете появилась Англия.
Но в последние недели на Кипре с ним чтото происходит. Он стоял перед зеркалом, вглядывался в свои воспаленные глаза и спрашивал себя, когда же все это началось.
«Сазерленд — отличный парень для любой команды», — говорится о нем в итонском ежегоднике. В самом деле, очень приличный парень этот Сазерленд. Приличная семья, приличное образование, приличная карьера.
Армия? Правильный выбор, старина Брюс! Мы, Сазерленды, столетия на военной службе.
Приличный брак. Недди Эштон. Дочь полковника Эштона. Тоже неплохой выбор. Добрая порода. Недди Эштон — хорошая хозяйка. Держит ухо востро, всегда нос по ветру. Большое подспорье в карьере. В общем, великолепная пара!

Где же ошибка, спрашивал себя Сазерленд. Недди родила ему двух чудесных детей. Альберт стал истинным Сазерлендом, уже дослужился до капитана в бывшем отцовском полку, а Марта прекрасно вышла замуж.
Брюс Сазерленд открыл шкаф, надел пижаму. Он дотронулся до чуть заметной складки жира у талии. Не так уж плохо для пятидесяти пяти лет. Есть еще порох…
Во время Второй мировой войны он продвигался по службе куда быстрее, чем в мирное время: Индия, Гонконг, Сингапур, Ближний Восток… Чтобы показать все, на что он способен, нужна была война. Сазерленд оказался незаурядным пехотным командиром. Конец войны застал его в чине бригадного генерала.
Он надел шлепанцы, медленно опустился в глубокое кресло, убавил свет и погрузился в воспоминания.
Недди была хорошей женой, хорошей матерью, великолепной хозяйкой, словно созданной для гарнизонной жизни в колониях. Ему здорово повезло с ней. Когда же всетаки между ними возникла трещина? Да, он помнит. Много лет назад, в Сингапуре…
Он был майором, когда встретил Марину, полукровку со смуглым лицом, женщину, сотворенную для любви. У каждого мужчины живет в глубине сердца образ такой вот Марины. Но его Марина была реальной женщиной, она у него действительно была. Смех и огонь, слезы и страсть. Любить Марину — это все равно что постоянно находиться внутри вулкана, готового к извержению. Он устраивал ей страшные сцены ревности, только для того, чтобы потом валяться в ее ногах, рыдая и моля о прощении. Марина… Марина… Глаза, как уголь, волосы — что воронье крыло. Она умела мучить его. Она умела доставлять невыразимое наслаждение. Она умела возносить его на такие высоты, о существовании которых он до нее даже не подозревал. Эти драгоценные, неповторимые свидания…
Он наматывал ее волосы на руку, откидывал ей голову и, глядя на яркокрасные чувственные губы, рычал:
— Я люблю тебя, сука… я люблю тебя.
— Я люблю тебя, Брюс! — шептала она.
Брюс Сазерленд помнил оскорбленное лицо Недди, когда она наконец сказала, что ей все известно.
— Не стану утверждать, что это не причиняет мне боль, — сказала Недди, слишком гордая, чтобы плакать, — но я готова простить и забыть… Нам нужно думать о детях, о твоей карьере, о наших родных. Я попытаюсь найти выход из положения, Брюс, но ты должен поклясться, что никогда больше не увидишь эту женщину. Попроси, чтобы тебя перевели из Сингапура.
«Эта женщина», как ты ее называешь, думал Брюс, моя любовь. Она дала мне то, чего тысячи таких, как ты, никогда не смогут дать и не дадут. Она дала мне то, на что не может рассчитывать ни один мужчина на свете.
— Я жду ответа, Брюс.
Какой тут может быть ответ? Женщиной, подобной Марине, можно обладать час, ночь, но не вечность. Такая Марина бывает у мужчины только раз, единственный раз в жизни. Ответ? Отказаться от карьеры ради полукровки? Смешать с грязью доброе имя Сазерлендов?
— Я ее никогда больше не увижу, Недди, — пообещал Брюс Сазерленд.
Он в самом деле никогда больше ее не видел, но никогда не переставал думать о ней. Может быть, именно с этого все и началось.
Вой сирены был еще чуть слышен. Видимо, колонна уже подъезжает к Караолосу. Еще немного, и звук затихнет, тогда можно заснуть. Сазерленд подумал об отставке, предстоящей ему через четырепять лет. Дом в Сазерленд Хайтс чересчур просторен. Лучше подыскать коттедж гденибудь подальше от города. Нужно будет подумать о покупке пары хороших сеттеров для охоты, о литературе по выращиванию роз, о пополнении библиотеки. Пора также подыскать какойнибудь приличный клуб в Лондоне. Альберт, Марта и внуки тоже будут утешением, когда он уйдет в отставку. Может быть… может быть, он заведет себе любовницу.
Казалось непостижимым, что после почти тридцати лет супружества он будет сидеть на пенсии один, без Недди. Она держалась так спокойно, корректно и благородно все эти годы. Как рассудительно повела она себя во время его связи с Мариной! И вдруг после прожитой безупречной жизни закусила удила и, словно пользуясь последними мгновеньями своего бабьего века, удрала в Париж с какимто прощелыгой лет на десять ее моложе. Все сочувствовали Брюсу, но на самом деле эта история не очень его задела. Между ним и Недди давно не было ничего общего, не говоря уже о чувствах. Если ей так приспичило взбрыкнуть — пожалуйста. Может быть, он согласится со временем взять ее обратно… Нет, любовница всетаки лучше.
Сирены наконец умолкли. В комнате стояла теперь глубокая тишина, нарушаемая только глухим шумом прибоя в гавани. Сазерленд открыл окно и вдохнул прохладный ноябрьский воздух. Потом пошел в ванную, умылся, вынул изо рта зубной протез и положил его в стакан с раствором. Не повезло с этими четырьмя зубами, подумал он, как думал уже тридцать лет. Их вышибли в далекой юности, когда Сазерленд играл в регби. Он потрогал остальные зубы — не шатаются ли они. Затем открыл аптечку и внимательно оглядел ряд пузырьков. Достал коробку со снотворным и развел в стакане двойную дозу. Последнее время ему не спалось.
Сазерленд выпил снотворное и почувствовал, как защемило сердце. Он знал, что ему предстоит еще одна ужасная ночь. И сделал отчаянную попытку подавить или прогнать тяжкие воспоминания. Залез под одеяло, надеясь, что всетаки заснет быстро, но уснуть снова не удалось.
…БергенБельзен… БергенБельзен… Нюрнберг… Нюрнберг!.. Нюрнберг!
— Займите место свидетеля и назовите свое имя.
— Брюс Сазерленд, бригадный генерал.
— Расскажите суду своими словами…
— Мои войска вступили в БергенБельзен пятого апреля в семнадцать двадцать.
— Расскажите суду…
— Лагерь номер один — это огороженный забором загон в милю длиной и четыреста ярдов шириной. Здесь содержались восемьдесят тысяч человек, в основном венгерские и польские евреи.
— Расскажите суду…
— Продовольственный паек для всего лагеря номер один состоял из десяти тысяч буханок хлеба в неделю.
— Опознайте…
— Да, это тиски для половых органов и для пальцев, их использовали при пытках…
— Расскажите…
— Мы насчитали тридцать тысяч трупов в лагере номер один, из них пятнадцать тысяч просто валялись на территории. Двадцать восемь тысяч женщин и двадцать тысяч мужчин мы застали еще живыми.
— Опишите…
— Мы делали отчаянные попытки, но заключенные находились в состоянии полнейшей дистрофии и такого изнеможения, что за первые несколько дней после нашего прибытия умерло еще тринадцать тысяч человек.
— Опишите…
— Мы застали в лагере нечеловеческие условия, люди поедали мертвецов.
После того как Брюс Сазерленд закончил давать показания на Нюрнбергском процессе, его срочно отозвали в Лондон. Распоряжение исходило от его старого друга, генерала Кларенса ТеворБрауна, работавшего в военном министерстве. Сазерленд догадывался, что это неспроста.
Он полетел в Лондон на следующий день и немедленно отправился в огромное, до чудовищности бесформенное здание на углу Уайтхолла и СкотлендЯрда, где размещалось военное ведомство.
— О, Брюс, привет! Входите, входите, дорогой! Рад вас видеть! Я следил за вашими показаниями в Нюрнберге. Ужасная история!
— Я рад, что она позади.
— Очень был огорчен, когда узнал про вас и Недди. Если я могу быть чемнибудь полезен…
Сазерленд покачал головой. Наконец ТеворБраун приступил к делу.
— Брюс, — сказал он, — я пригласил вас сюда, потому что предстоит одно деликатное назначение… Мне нужно порекомендовать когонибудь, и я подумал, что ваша кандидатура — самая подходящая, но хотел поговорить с вами прежде чем ее назвать.
— Слушаю, сэр Кларенс.
— Брюс, эти евреи, бегущие из Европы, обернулись для нас тяжкой проблемой. Они буквально наводняют Палестину. Скажу прямо: арабы очень раздосадованы, что эти полчища обрушились на подмандатную территорию. Поэтому мы решили построить на Кипре временные лагеря для беженцев, пока Уайтхолл разберется, как нам быть с палестинским мандатом.
— Понимаю, — тихо сказал Сазерленд.
— Дело весьма щекотливое, — продолжал ТеворБраун, — тут требуется немало такта. Конечно, никому не по душе загонять за колючую проволоку толпы измученных людей. К тому же симпатии на их стороне, особенно в правящих кругах Франции и Америки. Тут нужно действовать осторожно, чтобы не вызвать лишнего шума. Следует избегать всего, что могло бы настроить против нас общественное мнение.
Сазерленд подошел к окну, взглянул на Темзу, на двухэтажные автобусы, проезжавшие по мосту Ватерлоо.
— Помоему, это мерзкая затея.
— Это не нам с вами решать, Брюс. Распоряжается Уайтхолл. Мы всего лишь исполнители.
Сазерленд продолжал смотреть в окно.
— Я видел этих людей в БергенБельзене. Среди них могли быть и те, кто сегодня хочет попасть в Палестину. — Он вернулся к своему креслу. — Вот уже тридцать лет, как мы нарушаем в Палестине одно обещание за другим.
— Послушайте, Брюс, — перебил его ТеворБраун, — я того же мнения, но мы в меньшинстве. Мы ведь оба служили на Ближнем Востоке. Знаете, что я вам скажу? Я просидел всю войну вот за этим столом, и через мои руки проходили одна за другой докладные записки о предательстве арабов. Начальник египетского генерального штаба продавал военные секреты немцам, Каир готовил торжественную встречу Роммелю как своему освободителю, иракцы перешли на сторону немцев, а вслед за ними — сирийцы, иерусалимский муфтий оказался нацистским агентом. Я мог бы продолжать этот список часами. Но вы должны смотреть на все это с точки зрения Уайтхолла, Брюс Мы не можем рисковать своим положением и влиянием на Ближнем Востоке изза нескольких тысяч евреев.
Сазерленд вздохнул.
— В томто и заключается наша самая трагическая ошибка, сэр Кларенс. Мы так или иначе потеряем Ближний Восток.
— Ну, вы преувеличиваете.
— Но согласитесь, что добро и зло — это не пустые звуки.
Сэр Кларенс ТеворБраун слегка улыбнулся и покачал головой.
— Я немногому научился в жизни, но одно зарубил себе на носу: внешняя политика нашей, да и любой другой страны построена не на этих понятиях. Не нам с вами решать, что здесь добро и что зло. Единственное царство, где правит добро, — это Царствие Небесное. Земными же правит нефть. А у арабов ее много.
Брюс Сазерленд помолчал. Потом кивнул.
— Лишь Царствием Небесным правит добро, — согласился он. — Земными царствами правит нефть. Коечему вы всетаки научились, сэр Кларенс. Похоже, в двух этих фразах — вся мудрость мира. Все мы, народы, государства, живем по закону необходимости, а не по закону правды.
ТеворБраун подался вперед.
— Гдето в своих планах мироздания Всевышний возложил на нас нелегкую задачу править империей…
— И не наше дело задавать пустые вопросы, — тихо сказал Сазерленд. — Вы это хотите сказать? Но я никак не могу забыть работорговые рынки в Саудовской Аравии и тот день, когда меня впервые пригласили присутствовать при публичном исполнении приговора за кражу, — человеку отрубили руку Просто не могу, не могу забыть, так же как и этих евреев в БергенБельзене.
— Непросто быть солдатом и иметь совесть. Впрочем, я не заставляю вас соглашаться на эту должность.
— Я согласен. Конечно, согласен. Но скажите, почему ваш выбор пал именно на меня?
— Большинство наших ребят — на стороне арабов по той простой причине, что мы всегда были за арабов, а солдат обычно не рассуждает и следует установившейся политике Мне бы не хотелось посылать на Кипр того, кто будет настроен против беженцев. Здесь задача, требующая чуткости и такта.
Сазерленд встал.
— Временами я думаю, — сказал он, — что родиться англичанином — такое же проклятье, как родиться евреем.
Сазерленд принял назначение на Кипр, но его не оставлял страх. Он гадал, известно ли ТеворБрауну, что Сазерленд сам наполовину еврей?
Он вспомнил, как давнымдавно начал искать утешение в Библии. В те беспросветные годы с Недди, после мучительной потери любимой женщины, он все больше ощущал потребность во внутреннем умиротворении. Каким же это было для него, солдата, наслаждением читать о великих походах Иегошуи Бен Нуна, Гедеона и Иоава! А эти потрясающие, величественные женщины — Руфь и Эсфирь, Сара и Девора. Девора, еврейская Жанна д'Арк, освободительница своего народа…
Он до сих пор помнил, как мурашки пробежали у него по коже, когда он прочитал: «Воспряни, воспряни, Девора, воспряни, воспряни! воспой песнь!»
Девора! Так звали его мать.
Девора Дейвис была незаурядной, на редкость красивой женщиной. Неудивительно, что Гарольд Сазерленд влюбился в нее. Он высидел пятнадцать представлений «Укрощения строптивой», любуясь прекрасной актрисой. Родители лишь снисходительно улыбались, когда он сверх всякой меры тратился на цветы и подарки. Юношеское увлечение, думали они, со временем пройдет.
Увлечение не проходило. Сазерленды перестали благодушествовать и распорядились, чтобы мисс Дейвис явилась в Сазерленд Хайтс. Однако она приглашение не приняла, и сэр Эдгар, отец Гарольда, самолично отправился в Лондон, чтобы глянуть на дерзкую особу. Но Девора оказалась столь же умной и хитрой, сколь красивой. Она покорила сэра Эдгара и тут же перетянула на свою сторону.
Сэр Эдгар решил, что его сыну чертовски повезло. В конце концов их род издавна славился слабостью к актрисам, некоторые из них стали гордостью семьи.
Тут, правда, загвоздка состояла еще и в том, что Девора Дейвис еврейка, но, когда она согласилась перейти в англиканскую веру, вопрос был исчерпан.
У Гарольда и Деворы родились трое детей: единственная дочь Мэри, капризный Адам и Брюс. Брюс был старшим, любимцем Деворы, и он сам боготворил ее. Однако мать, несмотря на их близость, никогда не рассказывала ему о своем детстве, о своих родственниках. Он знал лишь, что они были очень бедны и что она сбежала из дому, чтобы стать актрисой.
Прошли годы. Брюс поступил на военную службу, женился на Недди Эштон. Гарольд Сазерленд умер, а Девора сильно постарела.

Брюс очень хорошо запомнил день, когда он приехал в Сазерленд Хайтс с Недди и детьми. Обычно Девора проводила почти все время в саду среди роз либо весело хлопотала по дому, счастливо улыбающаяся, попрежнему изящная. На этот раз она не вышла их встречать, ее нигде не было видно. Наконец Брюс нашел ее в темной гостиной. Это было так не похоже на мать, что он даже испугался. Она сидела, как изваяние, глядя перед собой в стену, забыв, казалось, обо всем на свете.
Брюс нежно поцеловал ее в щеку и опустился у кресла на колени.
— Чтонибудь случилось, мама?
Она медленно повернула голову и тихо сказала:
— Сегодня ЙомКиппур, День искупления.
От этих слов Брюса пронзило холодом.
Он переговорил с Недди и сестрой Мэри. Все решили, что после смерти отца Девора чувствует себя одинокой. Сазерленд Хайтс чересчур велик для нее. Лучше снять квартиру в Лондоне, чтобы она жила поближе к Мэри. Девора старела. К этому трудно было привыкнуть: она казалась им такой же прекрасной, как в пору их детства.
Потом Брюс и Недди уехали на Ближний Восток. Мэри сообщала в письмах, что матери живется прекрасно, и сама Девора тоже писала, как она счастливо живет в Лондоне, поблизости от семейства Мэри.
Однако когда Брюс вернулся в Англию, все выглядело совсем иначе. Мэри была вне себя. Матери было уже за семьдесят, и она вела себя все более странно. Явный старческий маразм. Она постоянно говорила о том, что происходило полвека назад. Это пугало Мэри, потому что мать никогда раньше не вспоминала свое прошлое, но еще больше ее беспокоили частые исчезновения матери.
Мэри обрадовалась приезду брата. Он был старшим в семье, любимцем матери. К тому же таким трезвым и уравновешенным. Однажды Брюс отправился за Деворой в один из ее таинственных походов. Следуя за ней, он оказался у синагоги в Уайтчепеле.
Сазерленд тщательно все обдумал и решил пока ничего не предпринимать. Мать была стара, и он не считал возможным приставать к ней с расспросами о том, что произошло более пятидесяти лет назад.
Когда Деворе Сазерленд перевалило за семьдесят пять, она слегла. Брюс едва не опоздал — она была уже при смерти.
Увидев сидящего на краю кровати сына, старуха улыбнулась.
— Ты уже подполковник? У тебя чудесный вид… Брюс, сын мой, мне уже недолго осталось…
— Не надо, мама! Ты скоро поправишься, и все пойдет постарому.
— Нет, Брюс, мне уже не подняться. И я должна рассказать тебе коечто. Мне ужасно хотелось стать женой твоего отца Так хотелось стать хозяйкой Сазерленд Хайтс! Я совершила ужасную вещь, Брюс: отреклась от своего народа. Отреклась от него при жизни. Теперь я хочу снова быть с ним. Брюс… обещай мне, что меня похоронят рядом с моими родителями.
— Обещаю, мама.
— Мой отец… твой дед… ты его не знал. Когда я была маленькой девчонкой, он усаживал меня, бывало, на колени и приговаривал: «Воспряни, воспряни, Девора, воспряни, воспряни!»
Это были последние слова Деворы Сазерленд…
Оцепенев от боли, Брюс долго сидел возле бездыханного тела матери. Потом оцепенение сменилось мучительными сомнениями, с которыми он никак не мог совладать. Обязан ли он выполнять обещание, которое дал умирающей? Пренебречь им? Не будет ли это нарушением кодекса чести, которым он руководствовался всю жизнь? С другой стороны, разве не очевидно, что последние годы Девора все больше теряла здравый смысл? Она никогда не была еврейкой при жизни, с чего же ей вдруг становиться еврейкой после смерти? Девора принадлежит Сазерлендам и только им. А какой разразится скандал, если он похоронит ее на убогом, полуразрушенном еврейском кладбище в одном из нищих районов Лондона! Матери больше нет. А живые — Недди, Альберт и Марта, семья Мэри, Адам — все они будут глубоко уязвлены. Нет, надо считаться с живыми…
Он поцеловал мать и вышел из комнаты — решение было принято. Девору похоронили в фамильном склепе в Сазерленд Хайтс.
…Сирены!
Колонны беженцев!
Сирены визжали все громче и пронзительнее; казалось, у него лопнут перепонки.
БергенБельзен… Марина… Недди… грузовики, набитые людьми… лагеря в Караолосе.. я обещаю, мама, .. я обещаю, мама…
Удар грома потряс дом до основания. В море усиливался шторм, и волны обрушивались на берег, вздымаясь все выше и выше, едва не заливая цоколь дома. Сазерленд откинул одеяло, встал с кровати и прошелся по комнате, шатаясь как пьяный. Молния! Гром! Яростные воды, вздымающиеся все выше и выше!
Господи… Господи… Господи…
— Генерал Сазерленд! Генерал Сазерленд! Проснитесь, сэр!
Сазерленд открыл глаза, с безумным выражением оглянулся и увидел слугугрека. Генерал был весь в поту, сердце болезненно ухало. Слуга принес ему коньяк.
Он посмотрел на море. Никакого шторма. Ночь тихая, море гладкое, как зеркало.
— Все в порядке, — сказал он. — Все в порядке.
— Вы уверены, сэр?
— Да.
Дверь закрылась.
Брюс Сазерленд тяжело опустился в кресло и, спрятав лицо в ладони, зарыдал, причитая: «Мама, ты там, на небесах… моя мама…»

ГЛАВА 8

Бригадный генерал Сазерленд наконец уснул, но спал беспокойным сном мученика.
Киприот Мандрия тоже ворочался во сне.
Марк Паркер спал мирным сном человека, выполнившего свой долг.
Китти Фремонт виделись мирные и спокойные сны, какие не посещали ее уже долгие годы.
Давид Бен Ами уснул лишь после того, как выучил наизусть письмо Иорданы.
Ари Бен Канаан не спал. Придет время, когда и он сможет себе позволить такую роскошь, но пока до этого еще далеко. Так много дел, так мало времени. Всю ночь он проторчал над картами и документами, усваивая каждую мелочь о Кипре, о действиях англичан, о положении евреев. Он продирался сквозь груды сведений то с сигаретой, то с чашкой кофе в руке, сильный, уверенный в себе человек.
Англичане утверждали, что палестинские евреи чертовски умны. Но сила евреев была еще и в другом: любой соплеменник в любой стране мира мог стать источником информации для агентов Моссада Алия Бет, оказать им помощь и поддержку.
На рассвете Ари разбудил Давида. Быстро позавтракав, они отправились на такси, предоставленном Мандрией, в караолосские лагеря.
Лагеря тянулись на много миль вдоль залива на полпути между Фамагустой и развалинами Саламиды. Мусорные свалки служили единственным местом связи между киприотами и беженцами. Англичане охраняли их спустя рукава, так как мусорщиками обычно назначали людей, которым охрана доверяла. Эти свалки стали центрами оживленной торговли, кожаные кошельки и прочая мелочь, производимая в лагере, обменивались здесь на хлеб и одежду. Давид повел Ари к одной из свалок, где утренняя торговля между киприотами и евреями была в полном разгаре. Отсюда они пробрались в первую зону.
Ари смотрел на колючую проволоку, тянувшуюся миля за милей. Был уже ноябрь, но стояла нестерпимая жара, столбом поднималась удушающая пыль. На поросшем акациями пустыре вдоль берега залива были разбиты рваные палатки. Каждую зону ограждал забор из колючей проволоки высотой в три, а то и три с половиной метра. На углах стояли вышки с прожекторами и пулеметами. За Ари и Давидом увязалась облезлая собака. На ее впалом боку краской было выведено «Бевин» — фамилия британского министра иностранных дел.
И в каждой зоне одно и то же: толпы оборванных, озлобленных людей. Почти все в самодельных, грубо сшитых фиолетовых штанах до колен и рубашках, которые здесь мастерили из внутренней обшивки палаток. Ари всматривался в подозрительные, безнадежные, ненавидящие лица. Каждый раз, когда они входили в новую зону, к нему бросались с объятиями молодые парни и девушки. Это были те, кто пробрался в лагерь по заданию Пальмаха для работы с беженцами. Они обнимали его, расспрашивали о доме. Ари изредка задавал вопросы и обещал всем устроить через несколько дней общую встречу пальмахников. Глаза его ощупывали колючую проволоку в поисках решения, которое позволит освободить три сотни людей.
Беженцы группировались по происхождению. Были зоны польских, французских и чешских евреев; обособленно держались евреиортодоксы, вместе жили беженцы, связанные общими политическими убеждениями. Но всех их роднило общее несчастье — эти люди пережили войну; это были евреи, стремившиеся в Палестину.
Давид повел Ари к деревянному мосту, перекинутому над оградой из колючей проволоки и соединявшему две половины лагеря. На мосту была табличка: «Добро пожаловать в БергенБевин».
— Какая горькая ирония, Ари. Точно такой же мост был в Лодзинском гетто в Польше.
Давид кипел. Он поносил англичан за нечеловеческие условия в лагере, за то, что немцывоеннопленные и те пользовались большей свободой на Кипре, за недостаток пищи и лекарств и вообще за вопиющую несправедливость. Ари не слушал его. Он изучал расположение лагеря. Потом попросил Давида показать ему туннели.
Ари подошел к месту, где у самого берега залива жили евреиортодоксы. Вдоль колючей проволоки тянулся ряд уборных. На первой была табличка: «Бевинград». В пятой и шестой из выгребных ям под колючую проволоку, в сторону залива, вел узкий туннель. Ари покачал головой — это годилось, чтобы вывести несколько человек, но никак не для массового побега.
Прошло несколько часов. Они почти закончили осмотр. Последние два часа Ари не проронил ни слова. Наконец Давида прорвало:
— И что же ты думаешь?
— Я думаю, — ответил Ари, — что Бевин в лагере не слишком популярен. Что здесь еще можно увидеть?
— Я оставил детский лагерь напоследок. Там штаб Пальмаха.
Когда они вошли в детский лагерь, к Ари бросился еще один пальмахник. На этот раз Ари расплылся в улыбке и крепко обнял парня. Это был Иоав Яркони, его близкий друг. Ари подхватил его, чуть ли не подбросил в воздух И снова заключил в объятия. Яркони, марокканский еврей, перебрался в Палестину еще ребенком. Смуглый, с черными, сверкающими как уголь глазами и огромными усами, которые скрывали чуть ли не половину лица, Иоав в свои двадцать с небольшим лет уже считался одним из самых способных агентов Моссада Алия Бет; к тому же он прекрасно знал арабские страны.
С самого начала Яркони проявил себя одним из самых ловких и отважных связных Моссада. Больше всего он прославился операцией, после которой в Палестине начали разводить финиковые пальмы. Иракские арабы ревниво охраняли свои плантации, но Яркони ухитрился переправить из Ирака в Палестину сотню саженцев.
Давид Бен Ами назначил Иоава Яркони начальником детской зоны, потому что она была ключевым пунктом всего караолосского лагеря.
Иоав повел Ари по зоне, набитой сиротами — от младенцев до семнадцатилетних. Большинство из них побывали в немецких концлагерях, многие никогда не жили за пределами колючей проволоки. В отличие от других зон, здесь было несколько постоянных строений. Школа, столовая, больница, какието блоки поменьше; тут же была разбита большая площадка для игр. Жизнь здесь била ключом, и не видно было ни малейших признаков апатии, царившей в других частях лагеря. С детьми работали няни, врачи, учителя, нанятые на пожертвования американских евреев.
Изза обилия вольнонаемных детская зона охранялась слабее остальных. Давид и Иоав воспользовались этим и разместили штаб Пальмаха именно здесь. По ночам площадка Для игр превращалась в учебный плац, в классных комнатах изучали географию Палестины, психологию арабов, боевую тактику, оружие и другие стороны военного дела.
Каждый прошедший обучение должен был пройти испытание, инсценирующее допрос беженца, который пробрался в Палестину и схвачен там англичанами. Беженец должен был ответить на множество вопросов по географии и истории, чтобы доказать, что он прожил здесь уже много лет.
Если беженец успешно заканчивал курс. Пальмах устраивал ему побег — чаще всего через детскую зону или туннель, к белому домику на горе у Саламиды, а уж оттуда его нелегально переправляли морем в Палестину. Несколько сот беженцев уже были отправлены таким способом группами по дватри человека.
Англичанам из СиАйДи было, конечно, известно, что в детской зоне происходят странные вещи. Время от Времени туда засылали шпионов под видом учителей или воспитателей, но еврейские гетто и концлагеря воспитали в детях подозрительность и умение держать язык за зубами — так что через дватри дня шпионов обычно разоблачали.
Осмотр детской зоны Ари закончил в школе. В одном из классов располагался штаб Пальмаха. В учительской кафедре была спрятана рация для связи с Палестиной, под полом — оружие. В этом же помещении подделывали паспорта и другие документы.
Ари осмотрел мастерскую и покачал головой.
— Халтура, — сказал он. — Ты просто растяпа, Иоав.
Иоав лишь пожал плечами.
— В ближайшие недели, — продолжал Ари, — нам понадобится настоящий специалист. Давид, ты как будто сказал, что у вас тут есть такой?
— Есть. Дов Ландау, парнишка из Польши, но он отказывается работать.
— Мы его неделями уговаривали, — добавил Иоав.
— Нука, я поговорю с ним.
Когда они подошли к палатке, где жил Дов Ландау, Ари велел подождать его и вошел в палатку один. Там сидел худенький белобрысый мальчик, он исподлобья взглянул на пришельца. Ари был хорошо знаком этот подозрительный, полный ненависти взгляд. Он посмотрел на опущенные углы рта, на презрительно искривленные губы, обычные для евреев, побывавших в концлагерях.
— Тебя зовут Дов Ландау, — сказал Ари, глядя ему в глаза. — Тебе семнадцать лет, ты из Польши, был в концлагере, специалист по подделкам и фальшивым бумагам. Меня зовут Ари Бен Канаан. Я из Палестины, работаю в Моссаде Алия Бет.
Юноша подозрительно сплюнул на землю.
— Слушай, Дов. Я не собираюсь ни уговаривать, ни угрожать тебе. У меня деловое предложение, назовем его договором о взаимной помощи.
Дов ощерился.
— Я скажу вам вот что, господин Бен Канаан. Вы и ваши парни нисколько не лучше немцев и англичан. Мы вам нужны только потому, что вы хотите спасти свою шкуру от арабов. Мне, конечно, хочется в Палестину, но как только я туда попаду, я тут же найду людей, которые дадут мне возможность убивать!

Ари и бровью не повел в ответ на эту вспышку ненависти.
— Вот и прекрасно. Тебе не нравятся мотивы, по которым мне хочется отправить тебя в Палестину, а мне не нравятся мотивы, по которым тебе хочется туда попасть. В главном, однако, мы согласны: твое место не здесь, а там.
Глаза подростка подозрительно сузились. Этот Бен Канаан был не похож на других.
— Теперь давай сделаем еще один шаг, — сказал Ари. — Сидя здесь без дела и грея задницу, Палестину не приблизишь. Что будет потом, когда доберешься туда, меня не касается.
Дов Ландау заморгал от неожиданности.
— А дело у меня к тебе вот какое, — продолжал Ари. — Мне нужны фальшивые документы, много документов, причем в ближайшие недели, а ребята, которые занимаются этим делом здесь, не в состоянии подделать даже собственную подпись. Мне нужно, чтобы ты поработал на меня.
Подросток был сбит с толку прямотой и решительностью Бен Канаана. Где тут таится подвох?
— Я подумаю, — сказал он.
— Подумай. Конечно, подумай! Я тебе даю тридцать секунд на размышление.
— А что, если я откажусь? Силой заставите?
— Дов, я уже сказал — мы нужны друг другу. Попытаюсь выразиться еще яснее. Если ты мне не поможешь, я сделаю все, чтобы ты остался здесь, в Караолосе, последним. Так как в очереди впереди тебя окажется по меньшей мере тысяч тридцать, у тебя вряд ли хватит сил бросить хоть одну бомбу, когда ты попадешь наконец в Палестину. Твои тридцать секунд истекли.
— А почем я знаю, что вы не обманете?
— Очень просто. Я даю тебе слово.
На лице подростка мелькнула улыбка, и он кивнул в знак согласия.
— Хорошо. Ты получишь указания либо от Давида Бен Ами, либо от Иоава Яркони. Я не хочу, чтобы ты вступал с ними в пререкания. Если у тебя будут какиенибудь неясности, свяжись прямо со мной. Приходи через полчаса в штаб, посмотришь там мастерскую и скажешь Давиду, какие тебе нужны материалы.
Ари повернулся и вышел из палатки на воздух, где его ждали Давид и Иоав.
— Через полчаса он приступит к работе.
У Иоава отвисла челюсть.
— Как ты это сделал?
— Нужно знать детскую психологию. Я еду обратно в Фамагусту. Встретимся ночью у Мандрии. Захватите с собой Зеева Гильбоа. Не надо меня провожать, я знаю дорогу.
Давид и Иоав ошеломленно посмотрели вслед своему товарищу, знаменитому Бен Канаану.
Той же ночью Мандрия в обществе Давида, Иоава и Зеева Гильбоа ждал Бен Канаана у себя в гостиной.
Пальмахник Зеев Гольбоа был широкоплечим крестьянином из Галилеи. Как и Яркони, он носил огромные усы, и ему тоже едва перевалило за двадцать. Зеев был лучшим солдатом среди бойцов Пальмаха в Караолосе. Давид поручил ему боевую подготовку беженцев, и теперь он гонял по ночам своих курсантов на площадке для игр, стараясь научить их всему, чему можно научиться без настоящего оружия Вместо винтовок — палки, вместо гранат — камни, вместо штыков — обломки стальных пружин от кроватей. Он обучал молодых парней рукопашному и штыковому бою, а главное — вселял в отчаявшихся беженцев боевой дух.
Темнело. Мандрия беспокойно шагал по комнате.
— Ничего не понимаю, — пробормотал он. — Я еще днем послал за ним такси.
— Не волнуйтесь, господин Мандрия, — успокаивал его Давид. — Ари может вернуться и через три дня. У него свои методы работы, мы к этому привыкли.
Перевалило за полночь, и мужчины поудобней расположились в креслах. Через полчаса они уже клевали носами, а через час — мертвецки спали.
Было около пяти утра, когда Ари вошел в комнату. Его глаза покраснели от бессонницы; всю ночь он разъезжал по острову, не вздремнув ни минуты. Он вообще спал урывками с тех пор, как высадился на Кипре. Он обнял Зеева Гильбоа и тут же перешел прямо к делу — не извиняясь, не объясняя причин восьмичасовой задержки.
— Ну как, Мандрия, достали судно?
Мандрия потерял дар речи. Он хватил себя кулаком по лбу от изумления.
— Господин Бен Канаан! Нет еще тридцати часов, как вы приехали и потребовали судно. Я не судостроитель, сэр. У моей компании есть филиалы в Фамагусте, Ларнаке, Кирении, Лимасоле и Пафосе. Других портов на Кипре нет. Все мои конторы лихорадочно ищут для вас судно. Как только найдут, если это вообще в человеческих силах, вы будете немедленно поставлены в известность, сэр.
Ари не обратил внимания на сарказм Мандрии и повернулся к остальным.
— Зеев, я полагаю, Давид рассказал тебе, что мы здесь затеваем.
Галилеец кивнул.
— С этой минуты вы трое поступаете в мое распоряжение. Найдите людей, которые смогут заменить вас в Караолосе. Иоав, сколько у тебя в зоне здоровых детей в возрасте от десяти до семнадцати лет?
— Должно быть, шестьсот — семьсот.
— Зеев, отбери из них человек триста самых выносливых. Приведи их в наилучшую форму.
Зеев кивнул.
Ари встал.
— Через полчаса рассвет. Мне нужно такси, господин Мандрия. Я опять уезжаю. Думаю, что человек, возивший меня вчера, немного устал.
— Я повезу вас сам, — сказал Мандрия.
— Хорошо. Тронемся на рассвете. А теперь извините меня. Я должен посмотреть еще коекакие бумаги.
Он исчез так же внезапно, как появился. Все заговорили наперебой.
— Значит, в побеге будут участвовать триста детей? — изумился Зеев.
— Похоже, что так, — вторил ему Мандрия. — Странный человек. Надеется на чудеса… и ничего не говорит.
— Наоборот, — сказал Давид, — он как раз не верит в чудеса. Потомуто и работает как вол. Кажется, за всем этим кроется гораздо больше, чем рассказал нам Ари. Чувствую, что побег трехсот детей — только часть того, что у него на уме.
Иоав Яркони улыбнулся.
— Мы все давно знакомы с Ари, но никто не угадает, что у него на уме. Однако можно не сомневаться: он свое дело знает. Придет время — Ари нам все расскажет.
Весь следующий день Мандрия возил Ари по Кипру, казалось, без какой бы то ни было определенной цели. Они поехали вдоль восточного залива, мимо Саламиды и Фамагусты на КейпГреко. В Фамагусте Ари походил вдоль старой крепостной стены, изучая окрестности пристани. Весь день он почти не обращался к своему спутнику, лишь изредка задавал деловые вопросы. Киприоту казалось, что этот странный палестинец — самый бездушный человек, какого ему только приходилось встречать. Он чувствовал к нему неприязнь, но не мог не восхищаться его способностью идти напролом, его нечеловеческой выносливостью. Этот человек, думал Мандрия, фанатично предан своему делу.
Из КейпГреко они поехали вдоль Южного залива, затем забрались в высокие, иссеченные ущельями горы, где отели уже готовились к зимнему лыжному сезону. Если Бен Канаан и нашел чтонибудь достойное внимания, то не подал вида. Когда они за полночь вернулись в Фамагусту, Мандрия был вымотан до предела, однако сразу же началось совещание с Зеевом, Давидом и Иоавом, после которого Ари опять провел всю ночь за бумагами.
Утром, на четвертый день после прибытия Ари Бен Канаана на Кипр, Мандрии позвонили из его конторы в Ларнаке, что в порту только что бросило якорь турецкое судно, которое вполне им подходит, и его можно купить. Мандрия повез Ари в Караолос, там они подобрали Давида и Иоава и вчетвером поехали в Ларнаку.
Зеева Гильбоа они не взяли, так как он был уже занят отбором детей и их тренировкой.
Когда они ехали по шоссе Фамагуста — Ларнака, Мандрия сиял от радости. На полпути внимание Ари привлекла возня в поле слева от шоссе. Он велел Мандрии остановить машину и вышел посмотреть. Там чтото строили, похоже — бараки.
— Англичане сооружают новый лагерь, — сказал Давид. — В Караолосе все переполнено.
— Почему мне об этом не доложили? — резко спросил Ари.
— Потому что ты не спрашивал, — ответил Яркони.
— Судя по всему, — сказал Давид, — они начнут недели через две разгружать Караолос и перевозить лишних людей сюда.
Ари вернулся к машине, и они поехали дальше. Иоав Яркони, который считал бесполезным отгадывать мысли друга, все же заметил, что этот новый лагерь его заинтересовал. Иоаву даже казалось, что он слышит, как напряженно работает мозг Ари.
Машина въехала в Ларнаку и по узким извилистым улочкам, окаймленным чистыми белыми домиками, покатила вниз к пристани. Они остановились у таверны «Четыре фонаря», где их ждал турок Арматау, владелец судна.
Арматау повел их через дорогу к длинному молу, выходящему в море чуть ли не на полмили. Все время, пока они шли мимо десятка рыболовных катеров, баркасов и парусных лодок, Арматау не переставал, то и дело оборачиваясь, божиться, что судно, которое они собираются осмотреть, — настоящая королева морей. Они остановились в самом конце мола перед ветхим деревянным корытом, на носу которого красовалась облезлая надпись «Афродита».
— Ну, не красавица ли?! — воскликнул Арматау, сияя от восторга. И, затаив дыхание, напряженно стал следить за тем, как четыре пары холодных глаз осматривают старую посудину от носа до кормы. — Конечно, — продолжал турок, — это не гоночная яхта.
Опытным глазом Ари прикинул: длина «Афродиты» метров сорок пять, водоизмещение примерно двести тонн. Судя по всему, и лет ей около сорока пяти.
— А кто такая Афродита? — спросил Иоав Яркони.
— Афродита была богиней любви, — ответил Давид. — Пять тысяч лет назад ее выбросило на берег прибоем всего в нескольких милях отсюда.
— Ого! Насмотрелась старушка немало! — сказал Иоав.
Турок проглотил шпильку и попытался изобразить Улыбку. Бен Канаан круто обернулся и посмотрел ему в глаза.
— Арматау, мне нужно только одно. Отсюда до Палестины свыше двухсот миль. Судну предстоит сделать лишь. один рейс. Сможет? Да или нет?
Арматау вскинул руки вверх.
— Клянусь честью своей матери! — закричал он. — Я сделал на нем триста рейсов между Кипром и Турцией. Господин Мандрия — хозяин пароходства, он не даст соврать.
— Это верно, — подтвердил Мандрия. — Судно старое, но надежное.
— Господин Арматау, возьмите моих товарищей на борт и покажите им машину.
Когда трое скрылись в трюме, Мандрия повернулся к Ари.
— Хотя Арматау и турок, но верить ему можно.
— Какую скорость можно выжать из этой лохани? — спросил Ари.
— Пожалуй, пять узлов при попутном ветре. «Афродите» некуда торопиться.
Они поднялись на палубу и осмотрели надстройки. Судно наполовину прогнило, его давно не ремонтировали, да это уже и не имело смысла. Но всетаки в нем было чтото, добротное. Казалось, ему известны все козни моря и оно выиграло не одно сражение с ним.
За полчаса Давид и Иоав осмотрели машинное отделение.
— Корабль — настоящая рухлядь, — сказал Давид, — но я уверен, что он выдержит.
— Можно погрузить триста человек на борт? — спросил Ари.
Давид почесал щеку.
— Если постараться, может, и удастся.
Ари повернулся к Мандрии.
— На судне понадобится куча доделок и переделок. Главное, чтобы на нас не обратили внимания.
Мандрия улыбнулся. Теперь настал его час.
— У меня тут, как вы, верно, догадываетесь, есть коекакие связи. Хорошенько подмазать кого следует — тогда никто ничего не увидит и не услышит.
— Давид, отправь этой же ночью радиограмму в Палестину. Скажи, что нам нужны капитан и два матроса.
— Команда из трех человек? Не мало ли?
— Ну ладно, так уж и быть, выдам вам секрет: вы оба, Зеев и я тоже вернемся на этой лохани в Палестину. Мы и пополним команду. Иоав, у тебя всегда была слабость к перезрелым красавицам. Вот тебе задача: отремонтировать ее и привести в божеский вид.
Наконец он обратился к Арматау, ошеломленному быстротой его вопросов и распоряжений:
— Отлично, Арматау, можете свободно вздохнуть: вы продали это чудище. Но конечно, не за ту цену, которую вы собираетесь заломить. Идем в «Четыре фонаря», обтяпаем это дело.
Ари спрыгнул с палубы на мол и пожал Мандрии руку.
— Давид, ты и Иоав добирайтесь сами до Фамагусты. Как только мы покончим с делом здесь, господин Мандрия подбросит меня в Кирению.
— В Кирению? — изумился Мандрия. «Неужели этот человек никогда не устает?» — подумал он. — Кирения — на противоположной стороне острова.
— А что? С машиной чтонибудь не в порядке? — спросил Ари.
— Нет… нет… Едем в Кирению.
Ари, а с ним Мандрия и турок двинулись по молу назад.
— Ари, — закричал Давид вдогонку, — как же мы назовем эту стареющую красавицу?
— Ты ведь поэт, — крикнул Ари в ответ, — тебе и карты в руки.
Иоав с Давидом смотрели вслед уходящим, пока те не скрылись из виду. Лица у них расплылись в улыбках, они бросились обниматься.
— Ну, этот Ари! Раньше сказать не мог, что мы возвращаемся домой…
— Или ты его не знаешь? — ответил Давид. — Никаких сантиментов, никаких эмоций!
Они в унисон вздохнули, затем поглядели на «Афродиту» Смотреть на старуху было жалко.
— Идея! — сказал Иоав. — Почему бы нам не назвать его «Бевин»?
— Я придумал лучше, — возразил Давид Бен Ами. — С этой минуты судно будет называться «Исход».

ГЛАВА 9

Марк свернул с шоссе и поставил взятую напрокат машину на обочине. Они забрались высоко в горы, нависавшие над Киренией. Над ними вздымалась огромная, метров в сто, скала, на вершине которой виднелись развалины монастыря святого Илариона. Сказочные стены, даже полуразрушенные, напоминали о мощи и блеске готических времен.
Марк взял Китти за руку, и они стали карабкаться по выступам вверх, пока не добрались до нижней крепостной стены, откуда открывался вид на двор.
С трудом прокладывая путь через захламленные огромные залы, они зашли в конюшню, потом в монастырь и крепостные укрепления. Царила мертвая тишина, но все вокруг словно еще жило — как будто дышали призраки далекого прошлого, нашептывая предания о минувших столетиях, когда здесь любили, ненавидели, интриговали, воевали.
Еще почти час Марк и Китти взбирались на самый верх. Там они долго стояли, тяжело дыша, и не могли оторваться, от открывшегося перед ними великолепного вида. Скала уходила отвесно вниз в сторону Кирении. На горизонте виднелся турецкий берег, а справа и слева нависали леса сочного зеленого цвета, виноградные террасы и маленькие домики. В самом низу серебрилась ласкаемая тихим ветерком листва масличной рощи.

Туча проплыла за спиной Китти, и женский силуэт четко обозначился на фоне неба. Какая же она красивая, подумал Марк, больше таких нет. Но она не возбуждала у него желания. Марк Паркер чтил в этом мире немногих и немногое. Он хотел чтить Китти. Более того, она была единственной женщиной, в обществе которой он чувствовал себя спокойно, ибо с нею можно было оставаться самим собой, без всякого притворства.
Они присели на огромный валун и продолжали смотреть на простирающееся у их ног великолепие. Монастырь, море, небо, горы.
— Что может быть на свете прекраснее? — сказал Марк.
Она кивнула.
Это были чудесные дни. С приездом Марка Китти будто ожила. Исповедь явно пошла ей на пользу.
— Мне пришла в голову ужасная мысль, — сказала Китти. — Представляешь? Если бы полковник Говард Хиллингс не был откомандирован в Палестину… А теперь я могу быть только с тобой. Сколько ты сможешь пробыть здесь, Марк?
— Несколько недель… Сколько угодно.
— Я больше не хочу надолго разлучаться.
— Знаешь, — заметил Марк, — в отеле все убеждены, что мы любовники.
— Вот и прекрасно! — засмеялась Китти. — Как только вернемся туда, прибью к своей двери объявление крупными буквами: «Я безумно люблю Марка Паркера».
Они посидели еще часок, затем начали неохотно спускаться, чтобы добраться домой до темноты.
В тот момент, когда Марк и Китти вернулись в гостиницу, машина Мандрии как раз прикатила в Кирению и остановилась на набережной. Мандрия и Ари вышли из машины и направились к докам. Они подошли к башне Девы, что стояла на самом берегу залива, и поднялись по внутренней лестнице. Отсюда прекрасно обозревалась вся местность. Ари изучал ее, как всегда, молча.
Гавань была защищена двумя рукавами мола. Один шел от башни, на которой они стояли; второй начинался как раз напротив — от застроенной домами набережной. Рукава сходились, образуя незамкнутое кольцо; оставшаяся узкая щель между ними служила входом в гавань. Сама гавань была невелика — всего несколько сот метров — и полна маленьких суденышек.
— Как повашему, «Афродита» пройдет в эту гавань? — спросил Ари.
— Войтито войдет, — ответил Мандрия, — а вот развернуться и выйти обратно будет потруднее.
Они направились обратно к машине. Ари снова замолчал. Он не сводил глаз с гавани. Когда они дошли до машины, уже стемнело.
— Можете возвращаться в Фамагусту. Мне нужно повидаться кое с кем здесь в отеле, — сказал Ари, — и я не знаю, сколько времени это у меня займет. Обратно я доберусь какнибудь сам.
При других обстоятельствах Мандрия обиделся бы, что его отпускают, как какогонибудь шофера, но он начал привыкать к распоряжениям Ари Бен Канаана и включил зажигание.
— Мандрия, вы оказали нам большую помощь. Спасибо.
Киприот просиял. Это были первые дружеские слова, которые ему пришлось услышать из уст Бен Канаана. Они застали его врасплох и понастоящему тронули.
В столовой отеля мягкие звуки вальса Штрауса сливались с громкой английской речью, звоном бокалов и шумом прибоя. Марк допил кофе, вытер рот салфеткой и уставился поверх Китти на только что вошедшего рослого мужчину. Мужчина чтото прошептал на ухо старшему официанту, который кивком головы указал на столик, где сидели Марк и Китти. У Марка расширились зрачки: он узнал Ари Бен Канаана.
— Марк, что там, призрак?
— Чтото вроде. Вот он подходит. Похоже, нам предстоит чертовски интересный вечер.
Китти обернулась и увидела Ари Бен Канаана, нависшего над их столиком, как башня.
— Я вижу, вы меня не забыли, Паркер, — сказал Ари и сел, не дожидаясь приглашения. Затем обернулся к Китти: — А вы, верно, миссис Кэтрин Фремонт?
Ари и Китти уставились друг другу в глаза. Последовала неловкая пауза, наконец Ари нарушил ее — подозвал официанта и заказал сандвичи.
— Это Ари Бен Канаан, — представил Марк, — мой старый знакомый. Знакомьтесь: миссис Фремонт.
— Ари Бен Канаан, — повторила Китти, — какое странное имя.
— Это на иврите, миссис Фремонт. В переводе значит Лев, сын Канаана.
— Не очень понятно.
— Напротив. Иврит — очень логичный язык.
— В самом деле? Я этого не замечала, — не без иронии заметила Китти.
Марк смотрел то на него, то на нее. Едва познакомились, а между ними уже шла хорошо знакомая ему словесная дуэль. Видно, Бен Канаан задел какуюто струну в душе Китти, и она сразу показала когти.
— Странно, что вы не обратили внимания на логичность этого языка, — отвечал Ари. — Господь Бог считал древнееврейский настолько логичным, что повелел написать Библию именно на нем.
Китти улыбнулась и кивнула. Оркестр заиграл фокстрот.
— Вы танцуете, миссис Фремонт?
Марк откинулся на стуле, следя за тем, как Ари вывел Китти к площадке, обнял ее и ловко повел в танце. Марку не понравилось, что между ними вспыхнула какаято искра. Ему не хотелось думать, что Китти — обычная земная женщина, способная играть в обычные земные игры. Они танцевали недалеко от его столика. На лице Китти застыло выражение растерянности, оно выглядело неестественным.
Затем Марк стал размышлять о себе. С тех пор как он прибыл на Кипр, его не покидало чувство, что здесь заваривается какаято каша. Появление Бен Канаана только подтверждало эту догадку. Марк хорошо знал этого человека и догадывался, что он один из главных агентов Моссада Алия Бет. Знал также, что тот непременно попросит его о чемто, иначе не стал бы искать встречи. А Китти? Заинтересовала она Бен Канаана как его, Паркера, спутница, или есть еще чтото, о чем он не догадывается?
Китти, женщина высокая, рядом с Ари Бен Канааном казалась себе девчонкой. Появление этого красивого, сильного человека сбило ее с толку. Теперь, в его объятиях, всего лишь через минуту после знакомства, она ощущала какоето странное освобождение. Это было приятное чувство, которого Китти уже много лет не испытывала. Но все же ситуация выглядела глупо.
Танец кончился, и они вернулись к столику.
— А я думал, что вы, жители Палестины, пляшете только хору, — съязвил Марк.
— Я слишком долго подвергался влиянию вашей культуры, — ответил Ари с суровой серьезностью.
Принесли сандвичи, и он принялся жадно есть. Марк терпеливо ждал, когда Бен Канаан выложит цель своего прихода. Он внимательно посмотрел на Китти. Та уже овладела собой, хотя продолжала поглядывать искоса в сторону Ари, готовая в любую секунду к новой перепалке.
— Мне нужно поговорить кое о чем с вами обоими.
— Здесь, в логове неприятеля?
Ари улыбнулся и обернулся к Китти.
— Паркер не успел сказать вам, что в известных кругах мою деятельность считают крамольной. Время от времени англичане даже оказывают нам честь, называя нас подпольем Одна из первых мыслей, которые я стараюсь внушить каждому новому члену нашей организации, — это опасность, заключающаяся в полуночных свиданиях. Я бы сказал, что нет на свете более подходящего места для обсуждения моего дела, чем это.
— Давайте пойдем ко мне, — сказал Марк.
Не успели они закрыть за собой дверь номера, как Ари перешел к делу:
— Паркер, мы с вами можем оказать друг другу услугу.
— Я слушаю.
— Вы знакомы с лагерями для беженцев в Караолосе?
Марк и Китти кивнули.
— Я набросал план побега трехсот детей. Мы перевезем их сюда и здесь, в порту Кирении, погрузим на борт корабля.
— Ваши ребята уже давно занимаются нелегальной переправкой беженцев в Палестину. Это не новость.
— Если вы мне поможете, будет новость. Помните, какую бурю вызвало наше судно «Земля Обетованная»?
— Конечно, помню.
— Англичан тогда неплохо поставили на место. Если удастся устроить еще один такой инцидент, то им придется отказаться от своей иммиграционной политики в Палестине.
— Я не понимаю, — ответил Марк. — Если даже удастся организовать массовый побег из Караолоса, то как вы доставите людей в Палестину? Ну а если вы их все же доставите, мнето что до того?
— В томто и дело, — сказал Ари, — что дальше палубы корабля и дальше Кирении они не попадут. Я вовсе не собираюсь переправлять их в Палестину.
Марк подался вперед. Это становилось интересным: в плане Бен Канаана скрывалось нечто большее, чем казалось на первый взгляд.
— Предположим, — продолжал Ари, — из Караолоса сбегут триста сирот, и мы их погрузим на корабль здесь в Кирении. Предположим также, что англичане нас накроют и не дадут судну сняться с якоря. Теперь допустим, что вы написали заранее репортаж обо всем этом и ваш репортаж лежит гдето в Париже или НьюЙорке. В ту самую минуту, когда дети окажутся на корабле, репортаж появится на первых страницах всех влиятельных газет.
Марк присвистнул. Как и большинство американских корреспондентов, он сочувствовал беженцам. Мне достанется сенсация, размышлял Паркер, а Бен Канаан достигнет своей цели: пресса поднимет шум. Но будет ли материал таким уж сенсационным и стоит ли ввязываться во все это? Ему не с кем было посоветоваться — он сам должен все обдумать и решить. Ари приоткрыл свой план ровно настолько, чтобы возбудить его аппетит. Задавать дополнительные вопросы — значит дать согласие.
Марк посмотрел на Китти. Она ничего не понимала.
— А как вы собираетесь устроить побег такой толпы из Караолоса, на чем доставите детей в Кирению?
— Выходит, вы согласны?
— Это значит только, что мне интересно, и еще ни к чему не обязывает. Но вот вам мое слово: если я не дам согласия, все, что будет сказано в этой комнате, здесь и останется.
— С меня этого достаточно, — сказал Ари.
Он уселся на край тумбочки и изложил свой план побега пункт за пунктом. Марк наморщил лоб. План был отважный, дерзкий, прямотаки фантастический. И, несмотря на это, восхительно простой. Все, что нужно сделать ему, — это написать репортаж и переправить его в лондонское или парижское отделение АСН, а как только он подаст знак, репортаж появится в газетах. И произойдет это в тот самый момент, когда состоится побег
Марк закурил сигарету, прошелся по комнате и стал забрасывать Ари вопросами. Казалось, тот все предусмотрел. Здесь определенно чувствовалась возможность сделать несколько сенсационных репортажей. Марк попытался прикинуть, каковы шансы на успех невероятного плана Ари. Получалось не больше чем половина на половину. Паркер, однако, учитывал, что Ари — парень чертовски храбрый и ловкий и знает установленные англичанами на Кипре порядки как свои пять пальцев. К тому же у Бен Канаана есть помощники, которым такое дело вполне по плечу.
— Я согласен, — решил Марк.
— Прекрасно, — ответил Ари. — Я знал, что вы не упустите такой шанс. — Он повернулся к Китти. — Миссис Фремонт, неделю тому назад вам предложили работу в детской зоне. Что вы решили?
— Я решила отказаться.
— Может, передумаете, чтобы помочь Паркеру?
— На что нам Китти? — вмешался Паркер.
— Все учителя, няни и прочие работники с воли — евреи, — ответил Ари, — и мы должны исходить из предположения, что все они у англичан на подозрении.
— В каком смысле на подозрении?
— В сотрудничестве с Моссадом. Вы христианка, миссис Фремонт. Нам кажется, что женщина вашего происхождения сможет действовать гораздо свободнее.
— Другими словами, вы собираетесь использовать Китти в качестве курьера?
— Более или менее. Мы подделываем в лагере документы, которые нам потом понадобятся.
— Пожалуй, лучше предупредить вас заранее, — сказал Марк, — я не пользуюсь особыми симпатиями англичан. Не успел я спуститься с самолета, как адъютант Сазерленда явился засвидетельствовать мне свое почтение. Мне, правда, это вряд ли помешает, но, если Китти будет работать в Караолосе, они, пожалуй, заподозрят, что она пошла туда по моему заданию.
— Наоборот. Они будут уверены, что вы никогда не послали бы ее работать в Караолос.
— Не знаю. Возможно, вы и правы,
— Конечно, я прав, — сказал Ари. — Допустим, произойдет самое худшее: миссис Фремонт попадается с фальшивыми бумагами. Она решительно ничем не рискует. В худшем случае ей будет немного неловко, ее возьмут под наблюдение или выпроводят с Кипра.
— Минуточку, — сказала Китти. — Я слышала, как вы тут распоряжаетесь моей судьбой. Мне очень жаль, что мне вообще пришлось присутствовать при этом разговоре. Я не собираюсь идти работать в Караолос, мистер Бен Канаан, и не хочу быть замешанной в ваши дела.
Ари бросил быстрый взгляд на Марка. Тот только пожал плечами.
— Она совершеннолетняя.
— Я думал, вы с Паркером друзья.
— Мы и есть друзья, — сказала Китти, — и я вполне понимаю, почему он заинтересовался этим делом.
— Не понимаю, как это вы можете не быть заинтересованной. Сейчас конец сорок шестого года. Через несколько месяцев вторая годовщина победы, а множество людей все еще находится за колючей проволокой в нечеловеческих условиях. В Караолосе есть дети, которые просто не представляют себе жизни вне колючей проволоки. Если мы не заставим англичан отказаться от их политики, у этих детей появится шанс провести здесь всю жизнь.
— Вот именно, — возразила Китти, — все, что имеет отношение к Караолосу, безнадежно связано с политикой. Я уверена, что у англичан есть свои соображения, и не хочу принимать чьюлибо сторону.
— Миссис Фремонт, я был капитаном английской армии, награжден крестом за отвагу. Среди моих лучших друзей есть англичане. Десятки английских солдат и офицеров, не согласных с тем, что делается в Палестине, помогают нам днем и ночью. Тут политика ни при чем, речь идет о простой человечности.
— Сомневаюсь в вашей искренности.. С чего бы вы стали рисковать жизнью трехсот детей?

— Жизнь должна иметь цель, а в Караолосе жизнь лишена цели, — сказал Ари. — Борьба за свободу — это цель. В Европе четверть миллиона людей мечтают попасть в Палестину. Любой из них с радостью поднялся бы на борт нашего судна, если бы ему предоставилась возможность.
— Вы очень ловки, мистер Бен Канаан. Мне вас не переспорить. У вас на все заготовлены ответы.
— А я думал, вы сестра милосердия.
— В мире достаточно горя, и есть тысячи мест, где моя работа так же нужна, как в Караолосе. С той лишь разницей, что там это не связано с политикой.
— Почему бы вам сначала не съездить в Караолос, а уж тогда окончательно решать?
— Вам не удастся перехитрить меня. Я работала медсестрой в ночную смену на станции «Скорой помощи» и навидалась калек. Вам вряд ли удастся показать мне чтото такое, чего бы я не видывала раньше.
В комнате воцарилась тишина. Ари глубоко вздохнул и поднял руки в знак того, что сдается.
— Жаль, — произнес он. — Через пару дней мы с вами увидимся, Паркер.
Он повернулся к двери.
— Мистер Бен Канаан, — сказала Китти, — а вы уверены, что я не выдам ваш план нашим общим друзьям?
Ари обернулся и посмотрел ей прямо в глаза. Она сразу поняла, что сказала чтото не то. Жесткая улыбка скривила его губы.
— Кажется, в вас заговорило женское самолюбие, и вы хотите, чтобы последнее слово осталось за вами. Я редко ошибаюсь в людях, просто не могу позволить себе этого. Мне нравятся американцы, у них еще не совсем вывелась совесть. Когда она проснется и у вас, можете найти меня у господина Мандрии — я буду рад показать вам Караолос.
— Вы очень уверены в себе, не так ли?
— В эту минуту я более уверен в себе, чем вы.
Ари вышел из комнаты.
Прошло несколько долгих минут, прежде чем спало напряжение, вызванное неожиданным визитом.
Китти сбросила туфли и села на кровать.
— Ты был прав, когда сказал, что нам предстоит интересный вечер!
— Помоему, ты правильно сделала, что не ввязалась.
— А ты?
— Я — другое дело. Тут всего на день работы, а может получиться нечто серьезное.
— А если бы ты отказался?
— О, они найдут другого журналиста в Европе и привезут его на Кипр. Они очень изобретательные люди. А я просто подвернулся им под руку.
— Марк, — задумалась Китти, — я вела себя очень глупо?
— Помоему, ты вела себя ничуть не глупее любой другой женщины. — Марк хотел дать ей понять, что от него ускользнуло, какое впечатление произвел на нее Ари.
— Мужчина он потрясающий. Когда ты с ним познакомился?
— Впервые я его встретил в Берлине в начале тридцать девятого, когда был в первой командировке от АСН. Он выполнял там задание Моссада — вывезти из Германии как можно больше евреев, прежде чем начнется война. Ему тогда едва перевалило за двадцать. Затем я его встретил в Палестине: он служил в английской армии. Это было во время войны, и у него было какоето секретное задание. После войны говорили, что он то и дело появляется в Европе, покупает оружие, переправляет нелегальных беженцев в Палестину.
— Ты серьезно думаешь, что из этой сумасшедшей затеи может чтонибудь выйти?
— Он умный человек.
— Да, ты прав. Этот Бен Канаан нисколько не похож на тех евреев, которых я знала раньше. Ты, конечно, понимаешь, что я имею в виду. О них не думаешь как о борцах.
— А как ты о них думаешь? Ты, я вижу, еще не избавилась от добрых старых предрассудков нашей родной Индианы. Потвоему, еврей — это Абраша, жена которого Сарочка?
— Марк, перестань! Я достаточно работала с врачами — евреями и знаю, какие они высокомерные грубияны. Они ни во что нас не ставят.
— У них комплекс неполноценности.
— Я бы не стала с тобой спорить, если бы ты говорил, скажем, о немцах.
— Что ты хочешь этим сказать, Китти? Мы что же, чистые арийцы, потвоему?
— Я только хочу сказать, что ни один американский еврей не поменялся бы местом с негром, мексиканцем или индейцем.
— А я тебе толкую, что не обязательно линчевать человека, чтобы узнать, что у него внутри. Да, конечно, евреям в Америке живется неплохо, но отношение к ним таких, как ты, и то, что они два тысячелетия были козлами отпущения, — все это не могло не наложить на них особого отпечатка. Впрочем, почему бы тебе не поговорить об этом с Бен Канааном? Он, кажется, знает, как обращаться с тобой.
Китти сердито вскочила, но тут же оба рассмеялись. Они ведь не могли злиться друг на друга.
— Кстати, что такое Моссад Алия Бет?
— Слово «алия» означает «подниматься», «вставать», «взбираться». Когда еврей едет в Палестину, его называют «алия» — он встает, поднимается. «Алеф», или буква «А» — обозначение легальной иммиграции. «Бет», или «Б» — нелегальной. Поэтому Моссад Алия Бет можно перевести как Организация для нелегальной иммиграции.
Китти улыбнулась:
— Господи, их язык и в самом деле логичен!
Два дня после визита Бен Канаана Китти ощущала тревогу и не находила себе места. Она не могла признаться даже самой себе, что хочет еще раз увидеть этого великана. Марк хорошо знал ее и понимал ее состояние, но делал вид, будто никакого Бен Канаана нет в природе.
Она не отдавала себе отчета, что именно тревожит ее. Неужели та самая американская совесть, о которой говорил Бен Канаан? Она жалела о своем антиеврейском взрыве.
Както она спросила, кстати, несколько неуклюже, когда Марк собирается встретиться с Ари. В другой раз Китти тоже довольно неловко намекнула, что было бы хорошо съездить в Фамагусту. Затем она опять рассердилась на себя и решила вовсе не думать больше об этом Бен Канаане.
На третий день Марк услышал, как она беспокойно ходит взад и вперед по своей комнате.
Наконец Китти уселась в темноте в жесткое кресло и, закурив сигарету, решила разобраться в своих чувствах.
Ее не прельщала перспектива быть втянутой против своей воли в странный мир Бен Канаана. Она всегда была трезвой, даже расчетливой. «Китти такая умница», — говорили про нее.
Влюбившись в Тома Фремонта и решив заполучить его, она действовала по хорошо обдуманному плану. Потом разумно вела хозяйство, разумно стряпала, разумно планировала расходы. Китти даже наметила, что их дочь должна родиться весной — тоже из вполне разумных соображений. Она заглушала все свои порывы ради хорошо обдуманных решений.
Что же случилось с ней в эти последние два дня? Какойто странный человек явился непонятно откуда, наговорил еще более странных слов. Китти видела перед собой жесткое, красивое лицо Бен Канаана, его пронзительный взгляд, читающий в ее душе, как в открытой книге, словно смеясь над нею. Она вспомнила свои ощущения, когда танцевала с ним.
Здесь не было никакой логики. Китти всегда чувствовала себя неловко в обществе евреев и честно призналась в этом Марку. Почему же все это не давало ей покоя?
Наконец она поняла, что не успокоится, пока еще раз не увидит Ари и не обойдет с ним лагеря в Караолосе. Теперь ей казалось: единственный способ покончить с наваждением — это новое свидание с ним, чтобы убедиться, что никакой мистики здесь нет, есть всего лишь банальное, преходящее увлечение. Она побьет Ари его же оружием на его же территории.
Марк не удивился, когда на следующее утро, за завтраком, Китти попросила его назначить свидание с Бен Канавном для осмотра лагерей.
— Родная, я был так рад третьего дня, когда ты приняла свое решение. Пожалуйста, останься при нем!
— Сама не понимаю, что на меня нашло, — оправдалась она.
— Бен Канаан действовал наверняка. Он знал, что ты придешь. Не будь дурой, черт возьми. Если ты поедешь в Караолос, тебе уже не выпутаться. Послушай, хочешь, я тоже откажусь? Сейчас же и улетим отсюда.
Китти покачала головой.
— Любопытство тебя погубит. Ты же всегда была такой благоразумной. Что случилось?
— В моих устах это звучит странно, не правда ли, Марк? Такое чувство, будто меня толкает какаято неведомая сила. Но можешь не сомневаться: я еду в Караолос, чтобы покончить со всем этим. А не начать.
Марк понял другое: Китти попалась, хотя и не хочет в этом признаться. Оставалось только надеяться, что это ее не погубит.

продолжение

книгу можно приобрести в интернет-магазине