Call of Zion

просмотров 3415

Сказка на Хануку

«Когда армия Тухачевского в гражданскую смуту готовилась к своему бесславному походу на Варшаву, многие евреи из тех же мест тоже двинулись на запад. Ночами шли, связав жалкий скарб в узлы; тайком крались по проселкам, опасаясь близко выйти к большой дороге, где запросто можно было наткнуться на красный дозор, но и не теряя тракта из виду, а ко всему прочему, еще и старательно обходя стороной каждую деревню, чтобы мужики не убили и не ограбили. Так, между двумя опасностями — дорогой и мужиками, и бежали, согнувшись, за проводником, который знал, где можно пересидеть днем, а с темнотой опять подняться и идти, идти, идти. Куда идти-то?
Представьте себе картину — мы как тени в ночи. Измучены женщины и дети, ничего не видно. Где-то впереди сдавленный шепот вожатого, за полем лай деревенских собак, страшно! Детям плакать не велят, все валятся с ног, снега по колено. Повезло еще, что не холодно, но к утру подморозит, костра не разведешь, мерзнем от собственного пота. И пусть весь поход — на пару дней и ночей, до границы бы дойти, все равно не по себе, зябко и на душе отчаянье: вокруг война, теряем родных, что впереди — неизвестно. Главное — выжить.
Идем по снежной целине уже пять часов, силы на исходе. Привал на полчаса, не больше. Надо спешить, где-то здесь стоят войска, по ночам близкая стрельба, если начнут палить — так сразу со всех сторон...
Сидим в сугробе, тяжело дышим, собственного пара изо рта боимся. И вдруг реб Ицик, самый пожилой из нашего отряда, потерявший семью, шепотом обращается к проводнику:
— Можно зажечь огонек? Только один, маленький.
— Какой огонек, — хрипят на него со всех сторон, — совсем рехнулся. Увидят с дороги.
— Маленький огонек, — отвечает, — крохотный. Сегодня первый вечер Хануки.
Как произнес слово, так мы и притихли, припомнив, что и в самом деле сегодня наступает Ханука, а мы забыли в суматохе сборов и побега.
— Нет, — принимает решение проводник, — никаких Ханук! Сидеть тихо и ждать команды, когда снова пойдем.
— Да вот же, — тянет свое реб Ицик, — сарай разрушенный рядом. Войдем на секундочку, зажжем, свеча со мной, посидим как люди — и двинемся дальше.
В лице проводника сомнение, он тоже еврей. Секундочку? Ну, если остальные не против, почему не войти как люди? Мы не против, мы, можно сказать, впервые в жизни рискуем остаться без ханукальных огней. Мы вообще рискуем многим, но почему не зажечь, если есть секундочка и свеча?
Заходим, еле дышим, реб Ицик возится со свечой, вернее с двумя, первая «шамаш», чиркает спичками, все на него шикают, он сопит, снова чиркает. Вот осветилось его лицо, он зажигает маленькую свечу, она трещит, огонек чудом держится на худом фитильке. Негромко произносятся благословения, кто-то всхлипывает, отвечаем: «Амен». От зажженной свечи он зажигает вторую, уже закрепленную на ящике. Садимся и молчим пять минут, не меньше, даже проводник сидит с нами, неотрывно смотрит на дрожащий свет, о чем-то вспоминает, и видно, что готов расплакаться, как все мы...
Ничего не поем — опасно, а надо бы петь, так принято, ну да мало ли что принято — смерть ходит вокруг.
И тут в тишине раздаются далекие голоса. Конец, вот она и пришла за нами! К сараю приближается дозор. Надо встать, погасить свечу, бесшумно помахать руками, чтобы развеялся дым и свечной запах, но все сидят, словно неживые. Уже рядом кричат в полную глотку, не по-еврейски. К нам едут конники! Совсем близко. Может быть, не заметят? Но поздно, уже заметили, входят, вернее вваливаются, наполняя воздух чадом горящих факелов и злым простуженным матом. Поймали! Мы сидим, прижавшись друг к другу, как сидим вот уже сотни лет, когда к нам врываются убийцы и бандиты. Главный их бандит, детина в кожаном полушубке, только что с лошади, разгоряченный, с наганом на боку, протискивается вперед, и уже обозначился на его губах первый, самый лютый окрик, как вдруг он замечает нашу свечу.
Реб Ицик пытается прикрыть ее ладонью, но останавливает руку на полпути, в глазах ужас, рот приоткрыт, а пара нет, от страха перестал дышать. Переводим взгляд на детину, тот тоже застыл — стоит и смотрит. Пауза затягивается, уже сзади его подталкивают: ну чо, командир, прикажешь вязать или так порубаем? Он оглядывается на своих: а ну, братва, наружу! Братва недовольно выходит из сарая, а он стоит над нами, не отводя взгляда от огонька свечи.
Видно, как часто моргает, в глаз попала сажа от факелов. И вдруг — выходит вслед за своими. Слышна команда «по коням», топот, храп лошадей, крики, все дрожит — и затихает в морозном воздухе: уехали. Мы тихо поднимаемся. Тихо берем свои узлы. Уходим. В свой неизбывный поход.
Чудо Хануки. Кто мог знать, что на нас наткнется отряд свирепого Железняка, матерого вояки и революционера уже во втором поколении? Кто мог предположить, что он явится перед нами, перепуганными беженцами, ровно в тот момент, когда будет зажжена первая свеча? И думалось ли нам, что именно в эту секунду вспыхнет в его революционном мозгу воспоминание далекого детства, когда он сидел в доме своего дедушки, на столе горели такие же огни и вся семья пела торжественный ханукальный мотив? Мы не пели, а он, Железняк, вспомнил — и ушел своей дорогой, чтобы не мешать нам идти своей...»
Говорят, есть такая легенда, что внук грозного командира, а может быть, правнук, родословной нам не показывали, обитает ныне в Иерусалиме или где-то в соседних селениях. Причем каждый год зимой, с началом последней недели месяца кислев, зажигает в своем доме восьмисвечник.
На Хануку принято рассказывать добрые истории.

Источник: из рассказов Р. Пятигорский